Владимир Мирнев - Дом на Северной

— Из Москвы будешь? — спросила, надевая черное пальто.

— Да.

— Это хорошо, что из ее, Москвы-то.

— А родился, бабушка, я недалеко от Омска — в Бардино. Слыхали?

— Слыхала? Слыхала-то слыхала. Стал быть, наш, здешний. Город хорошо знаешь?

— Нет, что вы, Москву лучше знаю.

— Вот то-то и оно. Свое родное нынче все запамятовали. Бяда нынешняя, бяда, вот откель бяда грядеши, — сказала многозначительно старушка, постояла у двери и осторожно вышла.

Сергей заходил по комнате: ждал звонка. Не терпелось поговорить с Зиной, сказать наконец решительно обо всем, что думает, о том, что любит и не мыслит свою жизнь без нее. Прошел час, а Сергей все ходил, прислушивался, не зазвонит ли телефон. Из окна была видна улица, изредка по мостовой проезжала машина, оставляя в чистом прозрачном воздухе, пронизанном косыми лучами еще низкого, утреннего солнца, сизое облако гари. Медленно шли с сумками старики, видать, в магазин за продуктами. Было сравнительно рано — девять часов, но ему уже казалось — бесконечно долго нет звонка. Сел на табуретку и стал разглядывать столетники, стол, кровать, диван, потом встал у окна и начал считать прохожих на улице. Прошел еще час и еще. Решив, что не будет звонка, медленно снял с вешалки плащ. В коридоре раздались торопливые шаги, такие торопливые, что он даже испугался. Дверь резко дернулась и отворилась, на пороге — Зина.

На ней была серая шелковая кофта, синяя юбка, вокруг шеи голубой платочек, а на ногах — коричневые английские туфли с большой медной пряжкой.

— Здравствуй, — сказала она порывисто, улыбаясь, как бы спрашивая: «Ну как, хорошо?»

— Здравствуй. — Он подошел к ней и потрогал газовый платок. — Я ждал звонка.

— Ой, а я и забыла про телефон. Ой, что ж это я? Я в парикмахерскую ходила с утра. Конечно, лучше б позвонила, а то заявилась ни с того ни с сего. Здравствуй, я ваша тетя.

— Нет-нет, — сказал он. — Это хорошо, что ты пришла. Я ждал звонка, а ты пришла. Это замечательно просто. Садись. Вот сюда у окна. Какая ты красивая…

— Не надо мне это говорить… Я себя знаю, я вовсе не красивая. Я часто думала, что от того несчастная, что некрасивая.

— Ну что ты, — сказал он и обнял ее. — Что ты, наоборот, красивая. Честное слово. Лучше тебя нет.

— Нет-нет, не говори… — Она встала, подошла к окну.

— Ты что, Зина?

— Ничего, ничего…

— Дома что-нибудь случилось?

— Ничего, ничего… Я так. Это пройдет. Я вот думаю, что из дому убежала сегодня, с утра, а меня ждут… Я такая дрянь, и ты меня будешь ругать, и ты меня будешь осуждать… Ты первый скажешь, не скажешь, так в душе подумаешь, что вот она бросила дом, семью, побежала… Я такая дрянь, что просто ужас. — Он обнял ее, и она уткнулась ему в грудь. — Нет, нет, не успокаивай меня, я как вспомню, что у меня такой честный, преданный муж, порядочный… В нем есть что-то от цветов… Вот цветы, например гвоздики, никогда ведь в грязь не бросишь… Так и он, как подумаю, душа стонет прямо…

Сергей успокаивал ее как мог: усадил на диван, сел рядом и говорил ей какие-то слова, вроде того: «Что ты? Ну брось. Ну нельзя же так. Ну перестань». То и дело вставал, но тут же садился и снова принимался успокаивать и, оттого что она плакала, отчаивался больше и больше. Казалось, они встретятся, поговорят, и он просто, свободно и откровенно, потому что решился окончательно, обо всем ей скажет, и так как она его любит… «Ведь главное — решиться, а все остальное зависит от тебя, — думал Сергей час назад, когда ждал от нее звонка, но сейчас вспомнил, что эти слова — «ведь главное — решиться…» — принадлежат Светлане, и ему стало обидно на себя, неприятно и противно от этих слов. Возможно, у нее горе, а он лезет со своими глупыми мыслями. Сергей с испугом огляделся и только сейчас увидел, в какой убогой, жалкой комнатушке они встретились, в комнате, где, видимо, лет пять не мыли пол, стены усижены мухами и клопами, где никогда не проветривают — такой был затхлый запах.

— Плачь, — сказал он, вставая от обиды, оттого, что вот они здесь, в этой комнате…

— Чего?

— Плачь, говорю.

— Я уж наплакалась.

— Тогда пошли на улицу, — сказал он, считая, что оскорбляет и свою и Зинину любовь, находясь в этой комнате, торопливо надел свой плащ. На улице постояли у подъезда и направились к Иртышу. Он сел на парапет, а она стояла рядом, и оба смотрели на реку. Сергей глядел на реку, думая о Зине. Вот она пришла к нему, ради него сидела, прихорашиваясь, в парикмахерской, по всему было видно, что надела на себя от косынки на шее до туфель лучшее, что у нее было — ради него опять-таки! — но пришла, стоит, прижавшись к нему, вспоминает… мужа… Он не мог понять ее и терялся, и чувствовал, что сильнее и сильнее любит Зину. «Плачь, плачь», — говорил, а сам видел беспомощность ребенка в этой женщине, трогали его и плач и ее слова, и завидовал он мужу ее… и ему до слез казалось невозможным то, ради чего приехал.

— Ты мужа любишь, наверно? — спросил и почувствовал, как пересохло во рту, как рушатся все его надежды, ради которых приехал.

Она смолчала, осторожно села рядом на парапет и положила руку ему на плечо.

— Нет, Сережа. Как я могу двоих любить? Но, Сережа, когда я заболела, он не отходил от меня, бриться даже перестал — так переживал. Как же, Сережа? — растерянно спросила, и посмотрела ему в глаза, и тихонько отвела взгляд, и, опять встретив его глаза, виновато потупилась.

— Зина, мы не маленькие, слава богу. Что скрывать?

— А что? — спросила она удивленно и насторожилась, одновременно боясь того, что он скажет и желая этого.

— А то, что я тебя люблю! — Он спрыгнул с парапета и пошел, а она за ним. — Что скрывать? Знай это. Я тебя люблю и всегда это буду говорить, — запальчиво продолжал он. — И все испортил я, никогда я тебя не забывал, а сейчас вот… сейчас, видишь, что со мною творится. Чем дальше, тем все больше я убеждаюсь, что люблю тебя сильней. Вот видишь… Видишь… Мне больно, Зина, от того, что у нас получилось.

— Что?

— Зина, давай вместе? Зина? Нельзя же обманывать себя бесконечно, и ты лжешь мужу, живя с ним, а ведь не любишь его… Я лгу жене, ребенку, себе, всем. Всем лгу! И тебе, всем!

— Господи, — испуганно проговорила она, останавливаясь. — Господи, что со мной? Голова у меня, голова… Сережа… Не надо.

— Зина, что с тобой? — Он обнял ее, и она, отдышавшись, долго смотрела на него. Нет, он не мог с ней расстаться. Он гладил ее по лицу, волосам… — Зина?

— Не могу, Сережа.

— Что? Что не можешь?

— Мне нужно домой… побыть… одной, Сережа. Я же слабая. Я прямо так не смогу, у меня голова разламывается. Так же нельзя, Сережа, пойми меня. Нельзя так.

— Можно. Обещаешь мне? Обещай! Мы же знаем друг друга давно. Я помню тебя вот такой, и такой вот еще помню тебя. У нас с тобой жизнь похожа, нелегкая жизнь. И зачем ее еще усложнять самим? Зачем? Скажи? Зачем, зачем?..