Владимир Мирнев - На маленькой планете

— Пусть ждет! — смеялся Николай.

— Точно! — прыснул Роман. — Пусть ждет!

Мать Николая налила им чая. На веранде, где они сидели, было душно.

— Согласись, Коленька, в деревне не то что в городе, — вздохнула женщина. — Там народ непосредственный. Они чувства свои не растратили, как мы. Возьми нашего отца: ушел три года назад и ни разу не написал письма. Там такого нет, Роман? Я, например, рада, что Коленька с вами дружит. Уж вы его не подведете. Не краснейте — это так. Я же вижу. Бывают такие друзья, что, если друг упадет с моста в речку, убегут, оставят в беде. Потом скажут, что ничего не знали и ничего не видели. Вы не такой. Коля мой — тоже.

Романа, когда услыхал это, точно кипятком кто окатил. Он поперхнулся чаем, закашлял, у него свело в груди, вспомнился крик на реке, отчетливо вдруг представил себе все, что произошло, и встал из-за стола.

— Чего ты ерунду говоришь? — обиделся Николай на мать. — Скука, зевать хочется. Пойдем, Роман. Она у меня такая моралистка, прямо классик. Ей бы учительницей работать, а она инженер. Пошли.

У Романа не проходил кашель. Лицо у пего покраснело, а на глазах выступили слезы. Он приседал и кашлял, схватившись за живот, а из головы не выходил случай на Оке. Вдруг катер не подобрал!

— Я пойду, — продохнул он.

— Ты чего? — удивился Николай. — Куда?

— Нужно, нужно, — торопливо ответил Роман.

Роман выбежал из сада и продохнул только на остановке. В автобусе оглядывался, но никого из знакомых не было, протиснулся к выходу, потом вернулся, казалось, он должен что-то вспомнить, вспомнит, и как рукой снимет усталость, тяжесть в теле и боль в голове.

На остановке сошел один. Над лесом низко висела луна, налившись металлическим блеском. Он постоял на шоссе, потом сел на скамейку, глядя на тени, протянувшиеся поперек шоссе, чувствуя в ногах мелкую дрожь. Что делать? Квакали близ леса лягушки, тверещали кузнечики, а где-то, видать у него в деревне, все еще пробовали движок.

Роман слушал и отмечал, что все вокруг сейчас так же, как было вчера, как, возможно, было много лет назад, как будет еще долго; слушал, а ему казалось, что тишина в мире необыкновенная, и только у него, Романа, неспокойно с совестью, вновь вспомнилось, что говорила мать Николая, ее мягкий, добрый голос…

Он вздохнул и пошел в лес, а потом к реке. Здесь луна висела над самой Окой.

Роман посидел на берегу и двинулся по тропинке вверх, глядя на свою деревню. Серебром отливала церковь и железные крыши. Вокруг, по реке, по ее отлогим берегам и заливным лугам, по деревням и даже по невидимому воздуху разлилась та тихая красота, от которой у Романа как-то странно, тоскливо сжималась грудь. Чего-то хотелось… чего-то не хватало.

Роман говорил себе, что просто идет домой и не думает убеждаться, что на берегу нет платья и тапочек, которые видал, одновременно сознавая, что если их нет, то незнакомая ему женщина спасена и, хотя он поступил подло, вину искупить можно будет.

Вот и реденькие кустики тальника, а около них все так же аккуратно разложенные платье и тапочки.

Роман растерянно оглянулся и сел на кочку. Он тупо уставился на платье, перевел взгляд на речку, на тальник.

— Как же так? — спросил он себя, медленно вставая. — Ночь, а платье лежит?

Он не мог себе представить, что произошло. Торопливо пошел по берегу, всматриваясь в воду.

Быстро разделся и плюхнулся в реку. Его длинная худая фигура долго маячила на том берегу. Затем он поплыл обратно. Поднятые брызги всверкивали в лунном свете; в реке вода была очень плотной, совсем не такой, как днем. Он нырнул, из-под воды поглядел на лупу и не увидал ее: он находился словно в плотном тумане. Долго нырял и кувыркался в воде, пока совсем не устал.

На берегу замерз, еле всунулся в свою одежду и побежал домой.

Роман жил с отцом. Мать умерла десять лет назад. Отец лежал на диване и похрапывал. Роман торопливо разделся, лег на печь, закутался в одеяло и утих.

— Слыхал? — вдруг совсем не сонно сказал отец, встал и зашлепал к ведру напиться воды. — Слыхал, у Кутеповых дочка утонула? Приехала из Тулы сегодня, пошла, дура, купаться, взяла эту… надувную подушку и утонула. Хорошая была девка, серьезная. Говорят, на инженера училась. Знать, умная, хоть и баба.

Отец пил воду и в паузах между глотками говорил.

В доме было совсем светло. От окон протянулись косые угольники света, в одном из них стоял отец.

— Утонула? — продохнул Роман.

— Утонула. Упала с этой надувной подушки и утонула. Ее нашли, подушку тоже.

— Утонула? — спросил Роман. — Почему?

— Кто ж ее знает — почему, — отвечал отец. — Утонула, а нам разве дано знать: отчего? Упала, ведомо, с подушки и только… бульк. Понаделали этих дурацких подушек надувных, от них все несчастье.

— Сегодня? — все еще за что-то цеплялся Роман. Только теперь он начал понимать, что тот кричавший на реке человек утонул и этот человек — девушка из их деревни — никогда не придет за платьем.

Он сразу решил: поступил подло, но ни разу не подумал, ему в голову не приходило, что человек утонул.

— Часа три назад нашли, — говорил отец, чиркая спичкой и закуривая. — Жалко. Хорошая девка. Она с тобой почти в одном годе родилась. Рассудительная такая. Сейчас не те бабы пошли. И то сказать: через два года — инженер. Запретить надо надувные подушки. Инженер… и утоп. Учили, а он утоп. Эка!

Он повздыхал и лег.

Сон не шел. В доме было тихо, лунные пятна застыли и, казалось, спали.

Роман встал, напился воды и вышел на улицу. Где-то говорили, и он поспешил на шум. Говорили у Кутеповых. У них ярко горел свет. Слышно было, как в доме плачут, причитая. Во дворе стояли мужики и о чем-то спорили.

— Роман, ты? — окликнули его. Это было настолько неожиданно для Романа, что он присел, а потом вдруг бросился бежать домой.

— Роман, чего не спишь? — спросил отец. — Ложись, завтра на работу. Ты весь в мать. Нервный. Нервы шалят?

— Да нет, — отмахнулся Роман.

— Ты сызмальства нервный. Помню, в третьем классе семь двоек получил, три месяца не отвечал, упрямился. Помнишь?

— Помню хорошо.

— Ну вот и ложись спать, а к Кутеповым завтра сходишь.

Роман лег на печку, укрылся с головой, долго лежал и где-то за полуночью понял, что все равно не заснет. «Как же так, — думал, — все считают меня настоящим парнем. Скруполева даже говорит, что вверит на все лето мне Николая и будет спокойна, а я пробежал мимо утопающего. Как же так? Ни разу не приходилось краснеть за себя, а тут вдруг… Видать, я не тот человек». Ему стало стыдно за себя, горько, обидно. Он в эту минуту презирал себя так, что даже заплакал.

— Ты чего? — спросил громко отец и встал. Роман всхлипнул и стих.

Отец подошел к нему и сел рядом на печи.

— От тоже, — сказал он тихо. — Ну что ты? Мать вспомнил?