Владимир Мирнев - На маленькой планете

К чему эта квартира, к чему эта мебель, которая загромождает квартиру? Он зажег свет, чтобы убедиться, что попал не в чужую квартиру. Ходил по квартире и растерянно смотрел на мебель, на стены, на свои ноги, и со странным, брезгливым чувством думал о том, как жалок со своими мелкими переживаниями, со своими глупыми мыслями. Позвонил в детсад. Ее там не было. Ольга не имела ни подруг, ни близких людей, ни родственников. Ей некуда было пойти. Может быть, с ней что случилось? Но ему бы сразу сообщили.

Аверинову стало неловко перед собой, перед своей совестью. Вдруг Ольга придет, а он сидит дома и ждет ее, и что тогда она подумает, как в таком случае обоим будет неловко? Зачем так неожиданно приехал? Аверинов оделся и ушел на вокзал.

В ого кабинете дверь была отворена. На сдвинутых столах, расстегнув пальто, спал Захаркин.

— Черт знает, где вы спите! — удивился Аверинов. — На столе? Лучшего места, конечно, не нашли.

— Извините, — сказал Захаркин, торопливо вставая и протирая заспанное лицо. — Я сегодня дежурный. Не ожидал, что вы приедете.

— Черт знает, что это такое! — все больше удивлялся Аверинов. — Спите на столе? Спать на столе? Этого я не понимаю.

— Я хотел на стульях лечь, а потом подумал, что на столах удобнее. Столы широкие…

— Широкие-то они широкие, но столы не для этого, а для другого. Вы что, всегда так в дежурстве спите?

— Всегда, Петр Алексеевич, то есть не всегда, но с некоторых пор.

Аверинов был строг, требователен к инженеру, тем более что Захаркин совсем недавно приехал на работу, закончив Московский институт инженеров транспорта, и он, Аверинов, желая показать, что относится к поступку молодого специалиста неодобрительно, и в то же время стремясь оправдать как-то свой приход, который молодой инженер мог истолковать как недоверие к его работе, сказал:

— Неэтично, Николай Иванович, спать на столах. Нехорошо. Ну что тут хорошего? Спать на столе — это же несерьезно, черт вас побери.

— У вас тут в кабинете сверчок живет, — ответил молодой инженер с самым серьезным видом. — Молчит, молчит, а когда приближается поезд, начинает журкать, и я просыпаюсь.

— И осуществляете контроль? — усмехнулся Аверинов.

Ему стало смешно; он нежно поглядел на инженера и подумал, что ничего с женой не случилось, иначе бы сейчас узнал обо всем. Тогда впервые понравился ему инженер. Ему он мог доверить все, что скрывал от других. Инженер был прост, как-то человечески прост и естественно искренен, с сильно развитым чувством собственного достоинства, с чем-то таким в своей натуре, чего никак не мог вначале понять Аверинов, хотя и чувствовал это что-то. Позднее Аверинов догадался: это что-то — полная внутренняя независимость, самостоятельность. Это он, молодой инженер, сказал начальнику узла, когда тот по привычке стал распекать его за какой-то пустяк:

«Если вы позволите себе хамить со мной, я не стерплю».

«Петр Алексеевич, что же это такое? — звонил, жалуясь, начальник узла. — При всех мне пощечину дал. Кто он такой? Нельзя же так, милый мой. Поставь сосунка молочного на место. Он так чего доброго испортит нам кашу в области. Имей это в виду, милый мой». Аверинов после этого разговора попросил к себе Захаркина. Инженер вошел и хмуро уставился в окно.

— Садитесь, — сказал удивленно Аверинов. — Садитесь, Николай Иванович.

— Благодарю вас, — сухо ответил Захаркин и только тогда сел. Но Аверинов уже не решился начинать ранее задуманный разговор.

«Гордый, — думал он. — Другой придет, плюхнется в кресло, как будто его только затем вызвали, а этот стоит. Догадывается, зачем я его вызвал».

— Вы москвич, — продолжал Аверинов и потрогал вдруг задергавшееся веко. — Я тоже москвич, родился в самой Москве, жил на Пятницкой. Знаете?

— Да, — сухо ответил Захаркин. Разговор не получался. Аверинов глядел на бледное лицо инженера и думал: «Обо всем ведь догадывается». Ничего ему тогда Аверинов не сказал о разговоре с начальником узла.

Вот и сейчас инженер, одевшись в плащ, потому что на улице закрапал дождь, молчал, хмуро уставясь в окно и ожидая, что еще скажет начальник станции.

— Не ожидали моего ночного визита, Николай Иванович? Но не подумайте ничего плохого.

— Вы имеете право приходить, когда вам вздумается. Но вы же были в области?

— Я не собирался быть здесь, — оправдывался Аверинов, и ему очень хотелось рассказать обо всем инженеру, о своей неожиданной болезни на совещании, о том, как не решился лечь в больницу, боясь напугать жену, о том, как под дождем спешил домой, думая, что ляжет в теплую постель и ему будет хорошо и по-человечески приятно, потому что человеку, в сущности, очень мало нужно для счастья. Но жены не оказалось дома. И это в два часа ночи! Вместо этого сказал:

— Вы знаете, Николай Иванович, что ваш начальник женат второй раз? С первой женой я прожил после войны пять лет, а потом полюбил Ольгу.

— Не знаю, — ответил Захаркин.

— А вы знаете, что Ольга была лучшей подругой моей жены? — спросил Аверинов торопливо и заволновался, заходил по кабинету, чувствуя, как неприятно говорить об этом и понимать, что сказал, помимо своей воли, для того это, чтобы показать Ольгу в невыгодном для нее свете. Но к чему это?

— Ольгу Константиновну, наверное, можно полюбить, — сказал Захаркин и виновато потупился.

— Почему наверное? — быстро спросил Аверинов и остановился напротив инженера и почувствовал, как сжалось в груди, как ему стало нехорошо, и от волнения заплыли глаза слезою. И тут же решил, что напрасно вдруг обозлился на жену, ведь все, возможно, совсем не так, как он думает. — Почему?

— Мне показалось, — неуверенно ответил инженер.

Аверинов подумал, что инженер знает все. Даже больше, чем он, муж Ольги, но не хочет конфузить его и не говорит, как не сказал бы об этом он сам.

— Такие дела, — неуверенно проговорил он. — Такие дела. Вот какие дела.

— Да, — сказал просто, вздохнув, Захаркин и сел. — Отчего у вас детей нет?

— Не знаю. Я ничего не знаю и, видимо, ни черта не понимаю…

Аверинов просидел до утра в своем кабинете, а утром, придя домой, застал Ольгу спящей.

— Как ты спала? — спросил он.

— Не говори, Пестик, плохо. Кошмарные сны. Просто ужас один, а не сон. Ты только что приехал? Проголодался? Ой, что-то снилось, что-то снилось, ой, какой ужас. Будто я куда-то лечу. Но ты же обещал через три дня приехать?

— Где ты спала?

— На кровати. А где еще? На чердаке, что ли? Вот еще. Ой, на тебя не напасешься нравственных сил. Вот чудачочек.

Он ничего не ответил. В чем-то он, не признаваясь себе, стал раскаиваться. Ему казалось, что он пожертвовал для нее всем: Москвою, где ему предлагали хорошую работу, женой, которая ходила уже беременной, вынашивала его сына, порвал с пятью годами своей жизни с Машей, ее друзьями, родственниками, а ведь именно она, Маша, помогла ему закончить институт. Она старалась больше его. И вот он, которому Ольга клялась в любви, в том, что без него жить не может и не будет, бросил все прежнее, потому что и сам, как казалось, полюбил, и это чистое, светлое чувство представлялось настолько важным ему и необходимым, что без него жизнь теряла свой смысл. И вот сейчас перед ним так просто открылся обман, в котором он сам себе боялся признаться.