Владимир Мирнев - На маленькой планете

Аверинов встал с постели и стал одеваться, а когда со стороны станции раздался сиплый гудок электровоза, недоуменно глянул на часы.

«Московский поезд, — определил он по гудку, — проходит в восемь часов и три минуты». Часы показывали восемь часов и три минуты.

Он медленно надел, как обычно, белую нейлоновую сорочку, серый костюм и вышел на кухню. Домработница Глафира Федоровна, сухонькая старушка-пенсионерка, сидела за столом и протирала посуду.

— Доброе утро, — сказал Аверинов, сел за стол и что-то еще хотел сказать, глядя на старушку в цветастой кофте, сшитой недавно ей ко дню рождения женой, как вспомнил сон: будто упал с подоконника и, зацепившись брюками за гвоздь, повис вниз головой над путями, по которым шли поезда.

«Пропал начальник!» — кричал кто-то. Это был машинист Жатиков.

«Какая чушь, — подумал он, — когда нечего делать, начинаешь вспоминать нелепые сны. Фу, какая чушь!»

— Здрасте мое вам, — ответила протяжно старушка, продолжая вытирать посуду и не поворачиваясь к Аверинову. — Денек нонче выть жаркой будет?

— Кис-кис, — позвал Аверинов кошку и погладил ее по выгнутой спине, ощущая под пушистым мехом ребристую спину.

На станцию Аверинов мог не ходить. С сегодняшнего дня начинался его отпуск. Но вышел из квартиры и направился по улице, и все почему-то вспоминал свой сон, все видел себя во сне, слышал свой голос, и было немного неприятно, и самому стало странно, что вот он, начальник станции, уважаемый всеми человек, идет по тихой солнечной улице, а в голове у него стоит этот глупый сон. «Нервишки, — говорил себе Аверинов, — нервишки». Неторопливо перешагнул через рельсы, взглянул на работающих на путях рабочих и, кажется, стал забывать про сон.

На перроне сильно пахло новым асфальтом. Он одобрительно покачал головой, вспоминая, что это по его совету заасфальтировали перрон и на перроне теперь чисто, приятно и хорошо на нем находиться. Вокзал смотрел стариной. На его белом фронтоне красными кирпичиками выложен год: 1892. Чтобы войти в здание, нужно подняться по ступенькам метра на полтора, перешагнуть высокий порог. И само здание, и забор вокруг него из плетеных выгнутых железных прутьев стояли прочно и были сделаны надолго.

В маленьком зале на вытертых скамейках сидело человек пять. В углу под горевшим разлапистым бра находился газетный киоск, единственный на станции. Киоскерша, издали улыбаясь, одергивая на себе кофту и привстав со стульчика, поздоровалась с начальником станции. У киоска стоял незнакомый парень и просматривал журнал. Аверинов купил без выбора несколько газет подряд и уже хотел было отойти, но нечаянно взглянул на молодого человека и почувствовал, как теплая волна захватила грудь: «Что такое?»

Если Аверинов волновался, он начинал быстро-быстро моргать, и у него дергалось под левым глазом. Все на станции знали это, и Аверинов догадывался, что все знают, и поэтому, говоря и волнуясь, всегда старался глядеть себе под ноги, и так ему удавалось скрыть волнение. Он отошел от киоска и у двери оглянулся. Молодой человек по-прежнему читал. Он был высок, в светлом салатового цвета плаще, у него была (Аверинов на него смотрел сзади) короткая плотная шея и плоский затылок, как у Аверинова.

Аверинов вернулся к киоску, купил еще кипу газет и будто случайно взглянул молодому человеку в лицо. Он никогда не видел своего сына, но лицо стоявшего парня показалось ему знакомым.

«Ведь, кажется, похож на меня, и нос, и эти маленькие, будто сверху срезанные уши, как у корноухого», — думал он, направляясь к выходу, оглядываясь в дверях и решая: «Подойти или нет? Узнать фамилию — и все дела».

Аверинов остановился на перроне, прижал пальцем дергавшееся веко. Никогда раньше ему не приходилось думать о сыне, хотя вскоре, после отъезда с Ольгой из Москвы, узнал, что у первой жены родился сын. Но ни тогда, ни впоследствии не испытывал ни сильного желания увидеть его, ни особой отцовской любви к нему, которого никогда не видел, и только два года назад неожиданно для себя вдруг серьезно подумал, что у него есть сын, его родная кровь…

«Сколько же прошло лет?» — спросил он у себя и увидел подходившего старшего путейного инженера Захаркина, высокого молодого парня в белой тяжелой кепи и в старых кирзовых сапогах. Инженер потрогал свою рыжую бороду и спросил:

— Едете, Петр Алексеевич, в отпуск? Хорошо в отпуске. Смотрите, смотрите, ворона на перрон села?

Захаркин недавно закончил институт, но уже отлично освоил свою специальность. Аверинов никак не мог понять инженера. Встретив начальника станции, Захаркин никогда не смущался, не робел, но не мог и двух слов связать, совершенно не умел поддержать разговор. Он обычно говорил самое простое и самое неожиданное. Как-то встретив Аверинова на улице после того, как сошел с рельсов электровоз, о чем только и судачили на станции, он вместо того, чтобы заговорить о главном, об электровозе и о пьяном машинисте, сказал:

— Смотрите, Петр Алексеевич, корова на улице? Ходит себе.

Коров в поселке держали многие, и ничего удивительного в этом не было, но начальник станции привык к разговору об аварии и не мог себе представить, что его инженер будет говорить о каком-то пустяке, о корове.

«Сами вы корова, — рассердился в тот раз Аверинов и подумал: — Что он меня, за идиота считает?» Между тем Аверинов никого из молодых специалистов так не уважал, как Захаркина. Он чувствовал в нем какую-то внутреннюю силу, способность на самые умные и смелые поступки. И не ошибся. Ведь все-таки этот молчаливый Захаркин предложил упрощенную систему буферного соединения, и ее одобрили в министерстве.

— Пора кончать с прокладкой резервной линии, — сказал Аверинов, поглядывая на дверь вокзала.

— По-моему, Петр Алексеевич, кончим в срок.

— Что там кончать? Уж все кончено, Николай Иванович, уже все кончено. Вам остается довести до конца.

— Ясно, Петр Алексеевич. Я видел Ольгу Константиновну, она домой пошла.

— Ну… — сказал Аверинов удивленно.

Захаркин протянул неуклюже руку начальнику станции и потопал дальше. Аверинов долго простоял на перроне, ожидая, когда молодой человек, похожий на него, выйдет из вокзала. Он тоскливо глядел на пути, на росшие вдоль забора тополя. Мимо проходили знакомые и здоровались, а он смотрел на них и никого не видел. Спустя полчаса вошел в вокзал. Парень сидел на скамейке и читал журнал.

— Вы какой поезд ждете? — спросил глухо Аверинов, глядя сверху на парня.

— Никакой, — ответил парень, не поднимая головы. Начальник станции зачем-то направился в угол, где стояла урна, и покачал головой.

— Скажите дежурному, — сказал киоскерше, — чтобы подмели.

— Уже подметали, — ответила быстро киоскерша. — С утра подметали.