Владимир Мирнев - На маленькой планете

Аверинов стал внимательнее присматриваться к своей жене, анализировать ее поступки, слова и понял, как цепко, как прямо берет она от жизни нужное, понял, что то, что совершила она со своей подругой, его первой женой, и то, что случилось недавно, — одно и то же. Она его, думал он, никогда не любила. Это так неожиданно и неприятно открылось ему. Он встал и заходил по гостиной и не мог понять, как могло случиться, что ему, в сущности, уже опытному пожилому человеку, приходится с запозданием сознаваться в такой горькой истине? Сейчас об этом Аверинов мог подумать спокойно, но тогда не смог. В тот день он впервые почувствовал, как постарел.

Он открыл окно. Дул ветер; деревья в палисадничке качались, шумели листвой, и Аверинову, вспомнившему прошлое в первый день отпуска, казалось, что у него в груди тоже что-то шевелилось, шумело, и он, вслушиваясь в себя, старался понять шум в груди. Много дней спустя после того Ольга сказала, как бы между прочим, за обедом, что в школе непонятно что творится, прямо настоящее самоуправство.

— А что такое? — поинтересовался Аверинов, уже догадавшись, о чем пойдет речь.

— Кого-то выгнали с работы, мне сказали. Ты поговори с директором, так же нельзя. У нас Советская власть в конце концов.

— Я не могу вмешиваться в дела школы.

— Но тебя они слушаются, потому что ты самый авторитетный на станции. Ты начальник станции!

— Кто кого уволил? — спросил недовольно Аверинов. — Скажи толком.

— Не знаю, но мне говорили…

— Уволили физрука, — сказал Аверинов и подумал, что Ольга сейчас вспыхнет, покраснеет, но она только слегка смутилась, в стакане с чаем, который держала в руке, задрожала ложечка, и больше об этом не говорила, и как показалось ему, затаила на него злость за то, что он знал, за кого она просила.

Аверинов вздохнул и торопливо подошел к письменному столу. В столе лежали письма. Ольга писала, когда они еще тайком встречались. Письма были адресованы «до востребования». Находились здесь и те, что писала она попозже. Письма аккуратно были сложены по времени и стянуты резинкой в тугую пачку. Розовые конверты от времени побелели, синие поблекли и смялись. Эти письма дышали светлыми чувствами. Так он думал раньше. А теперь ему казалось, что от них веет обманом. Какие это письма! Время от времени Аверинов читал их. В них будто не было и намека на фальшь. Аверинов достал из одного листочек, вырванный из школьной тетради, развернул, но в это время раздались шаги в коридоре. Он сунул письма в стол.

Вошла Ольга и удивленно поглядела на мужа.

— Ты почему, Пестик, такой красный? — спросила она, растягивая слова. — Должен радоваться, уезжаешь в отпуск, а ты красный, как рак. Это, Пестик, не к лицу начальникам. Идем кушать?

— Иду, — ответил он резко. — Иду! — Отвернулся к окну и сделал вид, что ищет что-то на подоконнике, и в то же время всей спиной чувствуя, что она смотрит на него, удивленно округлив глаза, и все сильнее и сильнее розовеет ее шея. В нем снова закипела на нее злость, и, стараясь успокоиться и понимая в то же время, что пока она стоит здесь, ему не успокоиться, направился мимо, не замечая ее, в коридор.

— Пестик, ты что? — спросила тихо жена.

— Не смей называть меня Пестиком! — тихо вскрикнул он, повернув к ней красное гневное лицо, и выбежал из квартиры.

«Почему я так волнуюсь? — думал Аверинов уже на улице. — Неужели всему виной тот парень на вокзале. Неужели? Я ведь и раньше мог понять ее, — продолжал он свою мысль. — Все работа. Да, я работал и был счастлив, видимо, только от этого, а обманывался и думал, что счастлив потому, что она рядом со мной. Так, так это, — убеждал он себя. — Так».

Улица была длинная, вымощенная посреди шлаком и хорошо укатанная машинами, обрамленная по сторонам ветлами и тополями, и шаткими заборчиками вокруг домов. Было жарко. Деревья и улица курились струистым воздухом.

Аверинов шел на прокладку резервного тупика, но по дороге встретил директора школы, небольшого роста человека, толстого, с крутой блестящей лысиной и хорошо поставленным голосом. Когда директор отчитывал в школьном дворе провинившихся учеников, его отлично слышали на вокзале или в любом конце поселка.

— Здравия желаем, Петр Алексеевич, — пробасил директор, стараясь говорить тихо, и тут же вытащил из кармана огромный носовой платок и протер им лысину.

— Добрый день, Валерий Степанович.

Только что став директором школы, Валерий Степанович пришел к начальнику станции доказывать, что обязана, а что не обязана делать железнодорожная станция для школы. Он кричал громко хорошо поставленным на военной службе голосом, кричал оглушительно, так сильно грозился всевозможными начальниками, что у Аверинова разболелась голова.

— Кончили? — спросил он. — Не можете ли вы припомнить, товарищ директор школы, чтобы я на вас так кричал? Постарайтесь вспомнить. Или, может быть, те начальники, которыми вы грозились, лучше меня, тогда пусть они для вас сделают то, что вам нужно. Нам не о чем говорить в таком случае. — Директор молча протер огромным синим платком свою лысину. — Извольте со мною говорить так, как я с вами, тихо и деловито, иначе, простите, не поймем друг друга.

Директор был не глуп и сразу понял, что хорошо поставленный голос, упоминание вышестоящих начальников здесь успеха не принесут, и с тех пор старался говорить тихо и обстоятельно, понимая, что полностью зависит от начальника станции.

— Жара-то? — сказал Аверинов и усмехнулся, все еще вспоминая, как впервые влетел в его кабинет директор: красное лицо, помятый пиджак, такие же брюки и весь был похож на ребенка, которого только что отшлепала мать ремнем за шалость.

— Я думаю, что ядерные испытания, Петр Алексеевич, наметили в атмосфере сдвиг. Такого колебания температур не припомнить. А еще этот полет на луну. Говорят, что луна звенела, когда на нее штуку сбросили. Я человек без предубеждений, но вы меня извините. Все к одному. Вчера было пять градусов, а сегодня уже вон сколько — тридцать! Шутишь, ядерные испытания. Такого прежде не бывало.

— Было, но не было на что сваливать, — ответил Аверинов. — Нам с вами по пути, Валерий Степанович?

— А я к вам шел, Петр Алексеевич. Мне нужно бы чуточку помочь. Хоть немного. Так сказать одну чуть и не больше. Месяц до сентября остался, а у меня классы еще не побелены. Дайте нам материалу? И одного маляра?

— Я уже в отпуске, — ответил Аверинов, прищурившись и разводя руками. — За меня Захаркин. Я отдыхаю. РОНО поможет.

— Так, Петр Алексеевич, в РОНО, чтобы рубль заполучить, надо год слезно плакать, а у нас учебный год на носу.

— Вы вот что, Валерий Степанович, вечерком зайдите ко мне, будет Николай Иванович Захаркин, и мы как-нибудь провернем это дело. Я думаю, что все утрясется, — сказал Аверинов и направился по улице. Директор постоял, глядя вслед начальнику станции, и повернул к школе.