Аркадий Минчковский - В наши дни

Разумеется, когда дело касается ценностей ушедшей культуры, нужна предельная осторожность. Однако каждая эпоха знаменуется творчеством новаторов своего времени. Робкий художник памяти о себе не оставляет.

Однако свой окончательный приговор выносит время. А пока что взметнувшийся над Дунаем новый мост сделался свидетельством силы и возможностей социалистической страны.

В один из дней пребывания уже в ставшей близкой и моим спутникам Братиславе мы поднялись на высокий холм за городом, в северо-западной его дальней части. Здесь на главенствующей высоте расположен «Славин» — большой памятник советским воинам, отдавшим жизнь за освобождение словацкой столицы.

Не стану описывать всего мемориала. Величественное сооружение из камня и бронзы вызывает чувство признательности к его создателям. Запоминаются динамичные бронзовые группы солдат и уходящая вверх стела с фигурой советского солдата, высоко поднявшего развевающееся знамя. Внушителен торжественный мраморный павильон, где невольно замолкает каждый, кто сюда пришел.

На гранитных ступенях, ведущих к мемориалу, мне вспомнился маленький словацкий город Левица. Это было на следующий день после штурма немецких укреплений на реке Грон. В прорыв, обеспеченный саперами, вслед за пехотой, вскрывшей линию укрепления, пошла конница генерала Плиева. Кажется, это был последний рейд теперь уже не существующего рода войск в нашей армии. Но впереди были горы Словакии. Конники с их легкой артиллерией могли пройти по горным дорогам, где не проехать мощным машинам с тяжелыми пушками. Разбитые остатки гитлеровцев бежали на запад, стремясь оторваться от конницы. К концу дня уже не было слышно пулеметных очередей и орудийных выстрелов, но прорыв на Гроне стоил жертв.

На квадратной, похожей на большой зал городской площади Левицы хоронили лейтенанта, погибшего в час штурма. Мне припомнилось, как опускали в землю наскоро сколоченный гроб. Сереброголовый, видевший виды старшина, сминая в руках выгоревшую фуражку, утирал рукавом слезы и лишь повторял: «Ах, лейтенант, лейтенант!..» Как горько было смотреть! Ведь победа была такой недалекой. Наши войска приближались к Берлину. Еще какой-нибудь месяц — конец войне. И вот тут, на пороге победы…

Я снова вспомнил Братиславу в апреле 1945 года. В ее небольших городских скверах высились деревянные пирамидки с вырезанными из фанеры красными звездами. Такие же, как и тысячи других на обочинах дорог по пути сюда, от Сталинграда на юго-запад Европы. У самодельных памятников погибшим мы видели горожан, которые, стоя у пирамид, что-то старательно списывали в блокноты. А через несколько дней привезли мрамор, и вместо временных деревянных пирамидок в скверах поднялись полированные обелиски с точно перенесенными на них именами погибших.

Надеясь когда-нибудь побывать в Братиславе, я тогда думал, что пойду поклониться могилам, которые я видел совсем свежими. Теперь с трудом находил те знакомые скверы и не узнавал их. Зеленела трава, и на клумбах расцветали весенние цветы. По дорожкам, резвясь, бегала детвора — люди рождения семидесятых годов. Никаких обелисков не было.

Встревоженный, я спросил доктора Жабкая, не спутал ли я скверы. Нет. Память с героях-освободителях не покрылась забвением. Останки их перенесли в братское кладбище Славин, сооруженное на господствующей высоте над Братиславой.

— Знаете, — сказал Владимир Эдуардович. — Многие матери, дети и жены приезжали к нам в Братиславу, чтобы побывать на могилах родных.

И вот я на ступенях военного кладбища моих товарищей по 2-му Украинскому фронту… Кто знает, со сколькими из них сталкивала меня судьба на дорогах войны! С кем входил в полуразрушенные Яссы, с кем форсировал Тиссу и стремительно двигался по Венгерской равнине, чтобы потом два месяца биться за Будапешт! Может быть, это те ребята-танкисты, с которыми я ночевал под Эстергомом перед рывком нашего фронта, завершившимся освобождением первых километров чехословацкой земли. А возможно, здесь те, кто в конном строю проходил в Левице. Ведь они тоже вступали в Братиславу. Наверное, есть и те, с кем приходилось трястись на попутных полуторках или недолго жить рядом в прибрежных городках на Дунае? Ведь здесь захоронено более шести тысяч воинов, погибших при освобождении Братиславы и Западной Словакии. Дорого стоила победа! Кругом благословенная тишина. Широкую площадку братской могилы окаймляет густая чистая зелень и яркие цветы. Ажурная тень листвы лежит на гранитных плитах и дорожках. Памятник возвышается над всем городом. Внизу отблеском клонящегося к закату солнца алеют скаты черепичных крыш. Множество шпилей тянется к небу, соревнуясь в высоте со стеклянными брусьями новых зданий.

Я отстал от товарищей, уединившись, думаю о тех, кто вечным сном спит под тяжелыми плитами. Здесь немало безымянных солдат, тех, кого смерть подстерегла в часы последних атак. Обхожу квадраты гранитных аллей. Вдоль тянется череда красных мраморных плиток. Тут похоронены те, чьи имена были известны. Золотыми буквами на каждой плите начертаны фамилии, имена и годы рождения погибших. Год смерти один — 1945. Здесь рядовые, сержанты, офицеры… Здесь русские, украинцы, армяне, казахи, дети других народов нашей Советской страны.

Я смотрел на установленные при входе в церемониальный зал скульптурные группы «После боя» и «Над могилой соратников», на сорокаметровый пьедестал с венчающим стелу солдатом с высоко поднятым развевающимся знаменем, и мне припомнились известные стихи поэта о воинах, что застыли с автоматами над братскими могилами на просторах России:

Вот плита. Имя, звание: «Солдат Мария». А невдалеке от нее — «Санинструктор Валида».

Обе 1926 года. Им было по девятнадцать лет. На фронт эти девчата скорее всего ушли со школьной скамьи. И эти славные фронтовые девушки, наверное, уже видели себя в красивых, платьях, надеясь надеть их после победы. Ведь до последнего выстрела оставалось так недолго. В далекие города России и Азербайджана еще шли письма со штампом полевой почты: «Мама, войне уже вот-вот конец. Я жива и невредима…», а их остывающие тела накрывали плащ-палатками.

Со времени боев на Дону мне приходилось терять немало товарищей. Но погибать перед самой победой, за несколько дней до нее!.. Умирать перед тем, как должна наступить тишина над израненной, почерневшей от огня землей… До чего же нестерпимы эти жертвы ненасытной войны! Здесь лежали те, кто не дождался победы всего каких-нибудь пятнадцати — десяти дней из четырех лет жестоких сражений. У некоторых плит я увидел еще не успевшие завянуть цветы. Под плитами покоились ушедшие на войну мальчики. Я читал на плитах даты их рождения. Эти парни были на пять-семь, а то и десяток лет моложе меня.