Аркадий Минчковский - В наши дни

Но самыми лучшими были те дни, когда на пожарной каланче вывешивались шары, а нас, мальчишек, никакой холод с утра не страшил.

И вот пришел час. Отец вызывал нас в Ленинград.

Мы покидали Вятку.

Поезд шел и шел, удаляясь от города. Утром, лежа на полке, я видел проплывавшие мимо холмистые поля. Раскроенные на кусочки, они были похожи на гигантские лоскутные одеяла, какими прикрывали высокие кровати в избах и деревнях Ганино и Черваки, где живали мы с нянькой в летние месяцы. Такие же деревни с крытыми дворами, но уже вологодские, оставались позади на нашем пути. Вдали длинными, мелкими гребешками синели леса. Бескрайние, бесконечные, они то сбегали вниз, то, вновь поднимаясь, курчавыми коврами простирались до горизонта.

На станции Буй пассажиры покупали красные головки сыра, которым славился город. В Вологде у вагонов ведрами продавали яблоки. От пристанционных рыночных рядов в Череповце исходил запах вяленой рыбы.

К ночи вторых суток поезд подошел к широкой реке. За окнами мельницей замахали железные фермы моста. Река была гладкой и спокойной, как черное зеркало. И вдруг над водой вспыхнул ряд убегающих к берегу стрельчатых широких окон. Яркий свет их отражался и чуть подрагивал в глади реки. Пораженный неожиданностью увиденного, я припал к вагонному стеклу.

— Волховстрой, — сказала мама. — Электрическая станция. Ее недавно построили. Она дает свет Ленинграду.

Еще две-три минуты, и видение над рекой исчезло. За вагонными окнами замелькали редкие станционные сигналы. Троекратно прокричал паровоз. Понемногу мы приближались к Ленинграду.

Вятские страницы жизни были перевернуты. Раннее детство оставалось позади. Впереди открывались нечитаные главы отрочества. Они влекли и страшили своей неизведанностью.

В те дни запоздалого свидания с городом детства мне не сиделось в номере гостиницы. Все тянуло туда, где я еще не побывал. Хотелось увидеть то, что помнилось с далекого времени.

И вот в солнечное утро, пока еще не пришла нестерпимая жара, я снова на полукружии чарушинской лестницы. На несколько минут задерживаюсь на верхней ее площадке и вглядываюсь в даль улицы Ленина. Широким сизым полотном асфальта она круто спадает вниз к Засоре и, перейдя овраг, снова тянется наверх, будто до самого горизонта. Там, вдали, зеленеют сады и четко на безоблачном небе вырисовывается силуэт готических башен «булычевского дома».

Спускаюсь по гранитным ступеням и сворачиваю влево, к реке. Где-то здесь, совсем рядом, должна быть площадь, а на краю ее — памятник Степану Халтурину.

Памятник открыли года за два до десятилетия Октябрьской революции. Открывали торжественно. На площади, казалось, сошлась вся молодая Вятка и, уж конечно, мы, «володарские мальчишки». Играл оркестр. Комсомольцы пели «Вперед, заре навстречу…». Пришли рабочие с тяжелыми плюшевыми знаменами и кумачовыми лозунгами. С наскоро построенной, увитой еловыми ветвями трибуны произносились речи. Микрофонов еще не существовало, и ораторы надрывали голоса, желая, чтобы их слышали все, кто здесь был. Промаршировала колонна вятских физкультурников. Девушки в пышных коротких шароварах и парни в красных майках и синих широких трусах. Впереди городской футбольной команды вышагивал ее капитан — вратарь. В правой руке он нес символ своего вида спорта — кожаный мяч.

Потом все замерли перед памятником, который пока что был покрыт брезентом. Какой-то седоусый человек с красным бантом на лацкане пиджака подошел к монументу и взял в руку веревку. Оркестр грянул «Интернационал». Все, кто был в шапках, сняли их, кроме военных. Военные приложили ладони к козырькам белых летних буденовок. Брезент медленно сползал с простертой над нами руки Халтурина. Затем обнажились и его голова, и знамя, древко которого он прижимал к груди. Брезент упал наземь, и передо мной явился гигантский, до тех пор незнакомый мне Степан Халтурин. Он был грандиозен, этот каменный человек, в рубашке с распахнутым воротом и по-рабочему закатанными рукавами. Казалось, вот сейчас он сойдет к нам, развернет знамя и пойдет впереди.

Площадь разразилась аплодисментами. Люди кричали: «Ура!» Опять заиграли оркестры. Памятник восхитил всех.

Но где же этот величественный монумент? Впереди, вижу, меж крон деревьев белеет шатер цирка шапито. Он расположился на площадке между каким-то разросшимся садом и набережной. Иду вдоль сада и невольно в него сворачиваю. Тут меня и ждала желаемая встреча. Вот он, памятник, который я так хорошо помнил. Он стоит на прежнем месте, только под сенью листвы поднявшихся тут лип. И до чего же обидно невелик и скромен этот памятник. По-прежнему Степан Халтурин простирает вперед правую руку, но теперь так, словно просит, чтобы о нем не позабыли.

Потом я иду дальше. Вот он, нисколько не утерявший своего строгого вида, витберговский портик — вход в сад. Сохранена и старинная решетка, под стать петербургским. Вхожу в сад. Он тот же, только стал еще тенистее. Чуть ли не вдвое толще сделались стволы старых вязов. Иду к ротонде. И она та же. Поднимаюсь и гляжу вниз и за реку.

Вятка сделалась мельче прежнего, или лето стоит особенно жаркое? Слева от меня — желтыми ящерицами рыжеющие на солнце отмели. Но в сини воды, виляя меж вех фарватера, ползут белые колесные пароходики и тянет к берегам Дымкова старый паром буксир, похожий на «Митю». Недолго уже осталось ему трудиться. Через Вятку на всю ее весеннюю ширь шагнули железобетонные опоры будущего высокого моста. С городской стороны к Дымкову уже тянутся укрепленные на опорах аркообразные фермы. Буксиру с его уходящим в прошлое паромом приходит конец.

А дали? Дали за пойменными лугами прежние. Велик и бесконечен их простор, и чем дольше в них вглядываешься, тем глубже захватывает дух. Нет, не мог я в свои десять лет оценить этой неповторимой, нигде больше мной не увиденной красоты.

Вот она, прекрасная российская земля Прикамья.

И двух дней не прошло в Кирове, как у меня сыскались друзья — нынешние горожане. Уже два дня хожу по улицам старой Вятки с новым моим товарищем, отличным писателем, патриотом Кирова Борисом Порфирьевым. Нам нетрудно найти общий язык. Оба мы росли в Вятке. Потом Борис учился в Ленинградском университете. Он воевал на многих фронтах, в том числе на Ленинградском. Биографии наши в чем-то схожи. Порфирьев по-своему оригинальный скульптор. Так же, как и я, он любит цирк. Борис знает старую Вятку и пишет о ней. Могли мы, конечно, когда-то детьми и встречаться. Жили недалеко друг от друга.

Опускаясь и вновь поднимаясь, мы бродим по крутым улицам. Отыскиваем примечательные места. Вызывая недоумение встречных, подолгу стоим и смотрим на какие-нибудь ветхие деревянные ворота. Однажды отворенные, они остались в этом положении навсегда, так как нижним своим краем глубоко вросли в землю. Зеленая травка беспрепятственно разрослась вокруг побуревших досок. Мы восхищаемся белизной берез в палисаднике одного из домов и останавливаемся возле еще существующих крылечек с железными навесами — характерной чертой уютной чеховской провинции.