Максимилиан Кравков - Ровесники: сборник содружества писателей революции Перевал. Сборник № 2

В 5 ч. вечера гражданка Марфа сообщила Олимпиаде Васильевне, что господин Галкин скончался.

В деревне — где и родилась — Аришу светиком звали. За характер добротный. В клин никому не вставала. Служить была рада. И пустяковое дело, а глядь — человек улыбнется и легко ему станет. Легкости тоже на свете — не горы, песочники малые.

Отец к большому готовил. Жениха с деньгою высматривал. Наметил сына старинного друга — Андрюшу Панова.

В германскую отца угнали. Брата за ним. Осталась радость, Андрюша. Голубилась. С глаз не скидала. Мать Андрея в начале войны померла. Дом без бабы шатается. Ходила к ним помогать по хозяйству.

Только Андрюшин отец с глупой ли старости, или от жалости к кровному — наговорной от знахарки мази:

— Грудь, сыночек, помажь. Не заберут. Не всем на войну.

Стало сердце стуками разными. Дали отсрочку.

— Ты, Андрюха, не бойсь. Недели не минет — пройдет.

Но за неделей — другая. Месяц. Хирел.

Грудь завалилась. В кашель, в ознобы. — Сгас, ни доктора, ни молебны. Мясоедом похоронили.

— Осталась, светик, одна, — плакался старый, — на красной горке бы свадебку. Убил сыночка, убил.

Аришу как подломало. Вступила жалость в башку. К бабкам кинулась. С ними по бобылям. К больным. Постирать. Посиделкой.

Вечерами доткнется домой — мать не наплачется:

— Ты бы, Ариша, на улицу. Хоронишь ты молодость. Девки с парнями. Подь.

Ариша после Андрюшки ни на кого б не глядела. Но на сиделках не мокла. В смехе — колокол. В пляске — ветряк. Через костры любила махать. В горелки тоже любила.

У парней слюнки канатом. Надо бы: девка топор. Глазом метнет — парнюга с сердцем не справится. Только парни-то — слякоть. Отсрочники. Иль недомерки.

А дома хуже да хуже. Словно облаком застит. Хозяйство без мужиков — конь некованный. Старик Андрея своим не управится. На два дома спины не уложишь. Пошло богатство дымком.

Отец Ариши без вести пропал. Брат вернулся домой в революцию. Большевиком. Винтовку привез. Глухарей из винтовки стрелял. В комбеде стал председателем.

Черезвычайный налог, повинности разные чуть не один раскладал. Другие боялись.

Однако телят и коней Кулаковых от Степана приняли. Работать стали после разгрома усадьбы. На генерала Кручилова большую злобу питали. Усадьба к тому же богатая. Повесили обществом. Вперед язык гвоздем к подбородку прибили. Ругаться, сволочь, любил.

Усадьбу в щепки. Кирпич из погреба выбрали. Годится печки лепить.

Степан хотя верховодил — рук к добру не прикладывал. Хотел трубу самоварную, было, да посмотрел — прогоревшая — плюнул.

И Степана побили. На охоте поймали. Из своего же комитета ребята. Побили и пригрозили:

— Рук не прикладывал… Небось, не выдашь коли. На трубу поплевал, а золото де генеральское?..

— Его поди с пуд…

— Убьем, подлюга!

Сослуживец по фронту старший унтер Козлов жостко добавил:

— И вообче — ни тебе в комитете старшим. Как ты был до войны буржувазом. Теперь-от глиной к лаптям.

Степан с побоев покашливать стал. Пол в кровавой харкотине. Стелит как пятаками. И была Арише, сестре, революция — кашлем Степановым.

Его ушли из комбеда.

Заверховодил Козлов.

На Степана налоги:

— Укрыться думаешь, жога? Отдай золото в обчую. — Вынь…

…Сила в пыль, в ветерок. Потоньшали ломти на столе. Щи забыли о мясе.

К тому же была революция не только кашлем Степановым. О царе мужики позабыли. Тонули избы в реках самогонных. Звенели улицы гамом гармоник. Туго ржали поля.

Да влетела негаданно тайным галопом в Сырью Музгу опричина царская. Тряхнула голову сырье-музгицам. Пели «Боже царя»… Служили молебны.

Повесили белые на церковных воротах Степана. По доносу. Козлов доносил:

— Всю округу на генерала Кручилова поднял. Сколько золота ухоронил. В большевиках.

Сначала пытали:

— Простим как повинишься.

— Дай, Кирей, ему крест. Приложись и золото на стол — отпустим.

Приложиться Степан приложился:

— Кресту перечить не смею. А золото рад бы, да нет. Не брал. С коленки не выскребешь.

Отец Кирей поморщился-было, что на церковных воротах, да во-время смолк.

Козлова белые старостой.

Мать Аришину в погреб.

Аришу к вахмистру:

— Золото где схоронили?

До вечера мучил. А вечером:

— Ладно, золото к чорту. Дороже золота девка. Не девка — угар.

У девки — окроме угара, рука калёною сталью. По морде смазала вахмистра.

Кучеряжиться будешь — к брату парой впрягу. Найдется место и матери.

И повесил бы. Только сдалась. Медком на губы стекла. А когда после горьких засосов по-офицерски приладился, чтобы до главного — сбрую тайную вахмистра цепкой ладонью… Да так хватанула.

Крякнул и захрапел.

Додушила за горло.

Махнула через окно. К дому тихо ползком. К погребу. В избе гармоника. Дым колуном. Дух угарной попойки. Бабьё.

Руки в дрожь. Еле справилась с кольцами. Веревка путалась в пальцах. Крепкая, не разогнешь. Вынула щиколду.

Мать очнулась не сразу. Долго не узнавала Аришу. Думала снова мучители. Полчаса как ушли. Не пощадили старухи.

Оледеневшая еле выползла на верх за дочерью. Задыхаясь, бежали в поле. И через лес.

Отрезали верст восемнадцать. К утру в Журавлевке спрятали добрые. Качались головы. Плавали охи. Жалели наперебой.

Белых выбил красногвардейский отряд. Но домой не вернулась Ариша. В Журавлевке красногвардейский начальник — комиссар Колтычев. Дубок парняга. Тяпнул белых — только и видели. Угнал за Горловку — верст шестьдесят. Там на зубы другого отряда.

Вернулся формировать эскадроны. Недели две простоял. И в Журавлевке с Аришей.

Для Ариши эти недели — гвозди горячие. Жгли и кололи. Закаруселил Степан. Степаном звали, как брата. И были кудри Степана как кипяток и грудь широка как крыша.

Да и то красавец Степан. Никуда от Степана. На што Андрюшенька был, перед Степаном — соха перед плугом.

Мать за радость дочернюю помолодела. Одна приехала в Сырью Музгу — от дома только курятник. — Отец Андрея к себе перезвал:

— Все одно доживать. Оба убитые. Тошнёхонько мне одному.

Ариша им присудила:

— Куды бы ей окромя. Лучше не выдумать.

И укатила с любовником с конным отрядом на юг.

Бились с Красновым. Ариша в передовушках сестрой. Впервые свет оглядала. Хотелось много понять и увидеть. Но было не до того.

Что раньше девка видала?

Была деревня увязшая в зелень лесов, с ножом речонки в груди. Были зимы, когда изнывать от прялки и сини в окне. Июлями ныла спина от работы. По лесу и за речкой бродили красные тени коров. Весной мычали и рвались быки. Ноги путались в травах. Щеки резал соком вишневым румянец. Тогда тоской уплывала в себя. Себя чуяла остро. Сама собой тосковала. И тоской делилась с Андреем.