Максимилиан Кравков - Ровесники: сборник содружества писателей революции Перевал. Сборник № 2

Ударит ли гнев по сердцу плеткой,
Сойдется ль в мыслях клином свет,
Тоскую ль, нелюбим красоткой,—
Гляжу на ласковый портрет.
И вдруг краснею, как березка.
Когда за письменным столом
О Марксе старый друг и тезка
Беседу поведет тайком.
Начнет бранить за вид унылый,
Шептать, прищурясь со стены:
— Ты болен, тяжко болен, милый,
Худой болезнью левизны.
Как горестно тогда по строкам.
По комнате в мышиный лаз
Сочится разум жарким током
Из прорези монгольских глаз.
И хочется на полуслове,
Цветистый сон стряхнув с плеча,
Понять, что в мире нет толковей
И ласковее Ильича.

И был. Мне надо было сталью
звенеть. И был я как стальной,
но есть усталость и у стали
отливающая синевой.
И у людей есть. Под глазами
есть у людей стальная синева,
у тех, что многое узнали
и не сказали все слова.

Так хочется иной раз лечь,
прилечь и отдохнуть хоть малость,
хоть малость вышибить из плеч
в плечах застрявшую усталость.
И ороситься волчьим потом,
забыть и повернуть назад:
мои тяжелые глаза,
мою чахоточную поступь.

Но строг тяжелый горизонт,
он, как и мы, забыл про жалость,
и будто бред. И словно сон
моя вчерашняя усталость,
и снова злой и милый путь,
меня уводит по проселкам,
туда, где, славя вещий труд,
дымят рабочие поселки.

И если я грущу о ком,
и думаю о чем не надо,
все оттого, что боль тоской,
тоской, что не взглянуть глазком
на сделанную нами радость,
что в ночь разбухнет голова,
что в волчью ночь, под звездной кровлей,
я захлебнусь соленой кровью,
не досказав свои слова.

Ночей апрельских не пересказать
И только булькаешь веселым сердцем;
Зимой — лазейка в май через глаза,
В которые б глядеться и глядеться;
В апреле же лазейка напрямик
Через звезду и собственный язык.

Кромсает воздух будто бы ножем
Далекими гудками и свистками,
И я по голову перегружен,
И под ногами кирпичи и камень!
Швырнуло в май, швырнуло как в ручей,
Волна шипит, захлестывает, душит…
А я накрылся полотном ночей
Уткнулся носом в ветер, как в подушку.

Люблю ногами шаркать и бродить,
С самим собою ночью говорить
(Заборы, фонари и люди — мимо…)
И думать, что вот эта болтовня
Никем не рассыпалась до меня,
Что болтовня моя неповторима!
Я ночью никогда не промолчу
Веселому, ребячливому сердцу
О том, что жить до чортиксв хочу
И в чьи-нибудь глаза глядеться;
О том, чтоб долго, долго надо мной
Дышали б небеса и не мешали
Мне потрясать вихрястой головой
И шевелить квадратными ушами.

Меня здесь много, там и тут,
Бессменно предстоящих,
И каждый день меня берут
И складывают в ящик.

А я верчусь, как под ножем,
Болею и линяю,
И вновь собой отображен,
И снова замираю.

Зашел погреться у соседки:
— Миляга, чаю мне налей!
В сосновой, новой темной клетке
Трепещет потный соловей.

Под потолком, в разгульной чайной
И ты, свободу затая,
Не спишь под равнодушной тайной
Защелкнутого бытия?

В селении праведных
Учини, господи, душу мою!
Заверни ее в чистую тряпочку,
Положи в шкатулочку
И поставь на самую верхнюю полочку
Под большим, большим номером,
Так, приблизительно, в несколько квинтильонов.

Квитанцию выдай н́а руки.
Дабы о втором пришествии
Не напрасно стоять в очереди,
А случись — пропадет шкатулочка,
Чтоб можно было с полным основанием
Начать судебное разбирательство
Против тебя, господи!