Юрий Герасимов - Тропою таёжного охотника

«Чей-чей-чей-чей!» — прокричал в траве певчий сверчок. Прокоп Ильич улыбнулся. «Наш котелок!» — ответил он птичке. Затем сходил к лошадям, напоил их и привел на стан.

— Лейтенант, а лейтенант! Нам пора! — и он потеребил плечо спящего.

Симов скинул шинель, быстро поднялся и пошел к речке освежиться. На крутом берегу он осмотрелся по сторонам, вдохнул полной грудью свежий утренний воздух и невольно залюбовался, зачарованный тайгой.

Тишина. Ни один листок не шелохнется. В синем небе ни облачка. Кругом все выглядит по-праздничному. Мириады бисерных капелек, осыпав хвою лиственниц и сосен, переливались и играли золотым блеском солнца. Каждый листок, каждая веточка, обмытые вчерашним дождем, сияли. Паутинные сетки, подернутые блестящим серебром росы, как канительные звезды на новогодней елке, дополняли убранство этого светлого утра.

Так простоял лейтенант долго, не замечая десятков комаров, облепивших его спину и грудь. Наконец, он прыгнул в ледяной поток, и, зачерпнув со дна пригоршню золотого песка, стал оттирать им руки.

На стане старик встретил его ворчанием:

— Моешься ты подолгу! Надо быстрее оборачиваться. Неровен час, солнце пригреет, мухота поднимется, червей на мясо накладет…

Лейтенант промолчал. «Все равно не поймет, — подумал он, — человек состарился в тайге, ко всем красотам пригляделся».

Позавтракав, охотники свернули табор и, навьючив лошадей, переехали к калашниковскому зимовью.

Это было скорее не зимовье, а настоящая крестьянская усадьба. Небольшой домик с остекленным окном был срублен из толстых добротных бревен. Внутри — деревянный пол, пятиместные нары, чугунная печка, накрытая противнем. У окна — стол с деревянными мисками, ложками и вилками.

Певчий сверчок.

Стены избушки в свое время были побелены. Около домика возвышалась пристройка — сарай с вешалками для хомутов и седел. Здесь висели две косы и пяток волчьих капканов. На полке лежали подковы, молоток, битки для сбора голубики и брусники, пешня. Рядом стояла баня «по-черному», с аккуратно сложенной каменкой и двумя долблеными корытами. За ней виднелись лабаз, станок для ковки лошадей, коновязь. Хозяева отрыли даже примитивный ледник. Все постройки были покрыты лубяными крышами и, несмотря на пятидесятилетнюю давность, хорошо сохранялись и стояли прочно.

Симов удивился хозяйственности бывших владельцев. Хотелось расспросить Рогова о Калашниках. Но сейчас было не время: торопились обработать сохатого и спасти мясо от мух.

Работы хватило на весь день. Охотники сняли со зверя шкуру и насчитали в туше три прострела: одна пуля была в груди и две — в боку.

— Ладно угадал, — заметил Рогов. — Я-то наперво подумал, что первые два раза ты мимо пробросал. Больно уж прытко бык выбежал на табор. Крепкий зверь, — продолжал старик, — до последней кровинки за жизнь хватается. Душа из шкуры вон, а все бежит…

— Все же не убежал, хоть ты и пророчил, что мне не убить зверя и что сожру я мяса больше, чем добуду…

Услышав эту фразу, старик вздрогнул. Нож выскользнул из его рук. Он медленно выпрямился и подозрительным взглядом уставился на Симова.

— Тебе кто донес? — спросил он.

— Никто. Сам слышал, когда к табору подходил.

Рогов чуть слышно прошептал:

— Товарищ лейтенант. Нет — Георгий… Наплюй мне в глаза, но прости меня, старого… Ошибся я… Крепко ошибся. Экий же дурак был тогда…

Симов стоял перед стариком и смотрел ему в глаза. Он вспомнил весну этого года, случайно подслушанный им разговор на таборе, и перед ним прошла вереница сумрачных апрельских дней на Пасной. Но тут же, отмахнувшись от неприятных мыслей, он подбодрил расстроившегося товарища:

— Ну, полно тебе, Прокоп Ильич. Я ведь еще тогда тебе сказал, что научусь зверей бить… — и, переменив разговор, поспешил продолжить прерванную работу.

Разделав тушу, охотники перетащили мясо к зимовью. Отделив мякоть от костей, они порезали ее на полосы в ладонь шириной, подготовив тем самым для копчения. Перетопленные полтора пуда внутреннего жира слили в кожу, снятую чулком с сохатиных ног. Сохатиный «курдюк» — сальный чепрак, снятый с крупа площадью в добрых пятнадцать ладоней и толщиной в три пальца — надрезали и засолили впрок. Затем охотники занялись внутренностями лося.

Трехпудовый рубец лося был до отказа наполнен кормом. Симов разрезал оболочку и с интересом исследовал содержимое. Из общей массы набралось с ведро еще не переваренных рыжиков. Остальная часть корма состояла из молодых побегов ивы и березы. Среди них изредка встречались стебли и листья вахты, сусака и корневища кувшинки. Симова поразило, что, несмотря на пышный травостой, лось все же предпочитал древесную растительность.

Вся кормовая масса была перемешана сгустками земли и дерновинками осок, срезанных вместе с землей. Эта часть содержимого трудно поддавалась учету, но тем не менее Прокоп Ильич определил, что сохатый съел, по меньшей мере, пуд земли.

— Куда ему эта земля? — спросил он. Симов объяснил, что земля помогает лосю в пищеварении, а растворенные в ней соли частично восполняют солевой недостаток в растительных кормах.

…Вечерние сумерки прервали работу. Несмотря на усталость, охотники натянули на жердях между баней и зимовьем антенну и подключили ее к приемнику.

Разделив парные наушники, товарищи расположились у костра. Перед ними на углях шипели две пары «самогунов» — массивных ножных костей сохатого. Рогов поворачивал их то одним, то другим концом к огню. Сквозь потрескавшиеся кости выступал жир и шипел на углях. Прожаренные «самогуны» охотники продольно разрубили и выбрали из них розоватый мозг. Жир застывал на губах, на небритых подбородках. Первую пару съели с наслаждением, вторая пресытила приторным привкусом костного мозга.

После березового чая, «шульты», Симов попросил Рогова рассказать про хозяев зимовья. Старик охотно согласился.

— Да… Славно здесь пожили Калашники, — начал он. — Два брата их было. Федор — старшой и Степан. Заезжали они сюда с лета большой семьей и баб с ребятами привозили. Летом заездок городили — рыбу коробами выворачивали. Грибы, ягоды брали. Осенью женок отправляли в деревню, а сами оставались зимовать. Сохатых и изюбров перебили они здесь тьму-тьмущую, мясо целым обозом привозили в деревню. Десятка по три соболей приносили. Белковали неплохо… Кроме них здесь никого не было. Привыкли Калашники к тайге, к лесному житью. Это, паря, охота все делает. Взять, к примеру, меня: состарился я в тайге, ослаб, одряхлел, а все одно тянет в лес. Посмотришь кругом — красота какая! — так по спине и забегают мураши. Хорошо в лесу. Простор… Дышится всей грудью. Я за это дом бросил в городе…