Юрий Герасимов - Тропою таёжного охотника

Старик задумался. Он по-своему понимал и любил природу, но не находил нужных слов, чтобы выразить это. Симову стало стыдно за свои утренние мысли, и он рассказал Рогову, почему так долго мылся.

— Я, паря, и сам это за тобой примечал. Ты вот пятнадцать лет учился. Разные науки превзошел в самом Московском пушном институте. В больших городах жил. Теперь офицер-лейтенант, а все одно не скучаешь в тайге. Радуешься лесному житью-бытью вместе с нами… Ведь другого здесь на цепях не удержишь. Тайга, конечно, хороша, заманчива, но и толку много требует. Она накормит, напоит, однако и угробить может… С дурьей головой закружишь по сопкам и из лесу сроду не выйдешь. Оступишься где в увале — костей не соберешь. По перволедью провалиться можно. Да мало ли еще что… Вот и Калашники жили, пока беда не стряслась. А случилось вот что. Как-то Степан у наледи насторожил на сохатого бердану, а сам подался белковать. Ну, закрутился на сопке дотемна. Пристал, как полагается, снегом идти не решился. Спустился в ключ и пошел вниз по наледи. И забыл, видать, что утром в этом ключе сам же ружье насторожил! В темноте налетел на симку — вот и грохнуло по боку… Брат нашел его через день. Закоченел уже бедняга. Федор вывез братана из тайги, похоронил в деревне, а зимовье, как есть, бросил и проклял это место. Уж лет десять сюда никто не ездит…

Рогов умолк, всматриваясь в угасающую розовую полоску заката.

Ритмично размахивая литовкой, Прокоп Ильич косил вокруг зимовья густой пырей. Слегка ссутулясь, без всякого напряжения врезался он в пышную, по пояс, зелень, оставляя за собой двухметровую выбритую полосу. Под звенящей косой густая трава ложилась веером. За косцом оставался ровный прямой вал.

Симов тем временем развесил в бане на поперечных перекладинах мясо, а на земляном полу разжег дымокур. Подтаскивая по охапке сырого тальника, он скрывался в коптильне. Из открытой двери вырывались клубы дыма. Через минуту из дыма выскакивал и Симов, кашляя и чертыхаясь. В одних трусах, засаленный и закопченный, он походил на кочегара.

В перерывах, направляя оселком косу, Рогов подбадривал товарища и посмеивался над ним:

— Иди, покурим. Гляди, рога у тебя вырастут… На черта похож…

Симов подходил, и оба, развалившись, отдыхали на душистой скошенной траве.

К вечеру работу закончили. Еще горячее, прокопченное мясо сложили в большие тулуны — узкие брезентовые мешки, сшитые из тента, и, крепко завязав их, затащили в амбар. Вырубленные из туши «поребрены» — ребра сохатого — закоптили целиком и подвесили провялиться на солнечной стороне высокой лиственницы. Скосили на стойбище пырей и перевернули подсохшие к вечеру «нагребистые» валы свежего сена.

Рогов опытным глазом определил объем скошенной травы в восемь копен.

— Ну и сладкое сено. Овса к такому не надо, — восторгался он. — Полста пудов есть, коню на пять недель! Завтра столько же накосим, уберем — и шабаш… айда домой… Сюда приедем уже санями, в январе, когда прокипят реки.

С рассветом охотники снова вышли на луг, залитый матовым серебром росы. Рогов подыскал площадку поровнее и, ритмично размахивая косой, повел первую полосу. С правой стороны пристроился лейтенант; подражая движениям старика, он тоже замахал. Но его непослушная коса втыкалась концом в кочки или летела по верху травы, оставляя нвекошенные места. От старания на лбу у него выступил пот. Рогов быстро закончил полосу и подошел к товарищу.

— Левую руку прижимай к груди у соска. Носок косы держи выше, а пятку прижимай к земле. — С этими словами он встал за спиной своего ученика и, придерживая кисти его рук, начал направлять движения. Стало получаться лучше.

В знойный полдень небо подернулось легкой пеленой перистых облаков. Поднялась мошкара. Микроскопические мушки тысячным роем вертелись над головой, назойливо сыпались, в лицо, лезли в глаза. От их жгучих укусов опухли веки, покраснели уши. Мошка предвещала дождь. Пришлось косьбу оставить и торопливо убрать валы сухого пырея в копны.

…Ненастье длилось трое суток. Все это время сеял мелкий дождь. Лес нахмурился и стих, будто прислушиваясь к монотонному шороху мороси. Хвойные ветви лиственниц и сосен, как губки, впитавшие воду, тяжело обвисли. Прежде хрустевшие под ногами лишайники превратились в мягкие подушки. Накипные и то ожили: развернулись краями, выступив на серых каменных глыбах оранжевыми, зелеными и черными пятнами.

Прибыла река. Мутная вода ее вышла из русла и понесла сучья, коряги, дерновинки с размытых берегов.

Из-за речного поворота, хрипло «крокая», выплыла крохалиха с десятком суетливых утят-подростков. Поравнявшись с зимовьем, мать вытянула шею, пристально разглядывая одним глазом притаившегося Симова. Он нарочно шевельнулся. Утка тревожно «крокнула», и весь выводок метнулся к другому берегу в густой тальник.

В тайге в такую непогоду все лесные птицы сидят, нахохлившись, а звери отлеживаются в густых зарослях. Нет ни охоты, ни езды. Нельзя и косить. Друзьям пришлось все три дня отсиживаться на зимовье, занимаясь мелкой починкой снаряжения.

Когда, наконец, показалось горячее августовское солнце, охотники переворошили вымокшие валы и после того как сено просохло, сметали второй стог. Они перетянули его вершину березовыми хлыстами и кругом окопали противопожарной канавой. После этого можно было заняться сборами, чтобы с рассветом выйти в далекий путь неведомой дорогой.

Решено было возвращаться через верховье ключа Ушмукан по старой «калашниковской» тропе.

Едва обозначилась утренняя заря, охотники вывели навьюченных лошадей на тропу и направились вниз по Ушмуну правым берегом реки. Через час они свернули в широкую, залитую солнцем падь небольшого ключа. Дорога пошла старой гарью по южной стороне склона. Разросшиеся молодые осинки и сосенки скрывали обгорелые пни и почерневшие колодины.

Повсюду на сухостоинах постукивали вертлявые пестрые дятлы. Завидев охотников, они пронзительно вскрикивали и перелетали на соседние. Наверху распадка жалобно стонала желна — черный дятел.

Слабо проторенная тропа терялась в густой траве. В вершине ключа, на перевале, тропа вошла в вековой лиственничный лес и исчезла в густом подлеске багульника. Но охотники уверенно шли вперед, ориентируясь по заплывшим смолой, едва заметным затесам на деревьях.

Под гору лошади шли быстро и легко несли вьюки по сто двадцать килограммов. Вскоре каменистый спуск кончился. Воспользовавшись звериной тропой, охотники легко преодолели заболоченную речку и правым берегом направились к ее истокам, на перевал к реке Ададаю.

Путь шел зарослями ерника, которые слева терялись в сосновом бору, а справа, редея, выходили к заболоченному кочкарнику — ушмуканскому «калтусу», разукрашенному бурыми и оранжевыми пятнами долгомоха и белесыми площадками сфагновых зыбунов. Зной донимал. Батыр, высунув язык, учащенно дышал и плелся сзади всех. При переходе через ключи люди и лошади жадно пили ржавую воду. Батыр выбирал лужу поглубже и, растянувшись в ней, лежал, пока охотники не скрывались из виду.