Александр Ливанов - Солнце на полдень

— Да я был пехотинцем… Сперва рядовым красноармейцем, а потом уже и взводным, и ротным, — подчеркнуто буднично ответил Леман. Чего-чего, но даже энтузиазм по поводу боевой романтики Перекопа не мог он разделить, если тот исходил от бывшего уркача, недавно к тому же проштрафившегося. И, о чем-то поразмыслив, Леман вышел из комнаты. Может он подумал о том, что ему, подобно артисту, негоже впустую колготиться на глазах публики до поднятия занавеса. А может, вспомнил о каком-то срочном распоряжении.

Нам осталось подмести комнату. Мы с таким старанием брызгали на пол из лейки, словно собирались не подмести, а заняться предпраздничным — основательным — мытьем полов!

И вот уже принесен из кабинета Лемана его хлипконогий стол, покрытый зеленым, побитым молью и в белесых пятнах сукном. Поверх этого сукна тетя Клава с сияющим лицом, точно у нее личный праздник, одним махом постелила красную скатерть. Затем поставила графин с водой, будто уверена была, что нашего завдетдомом будет мучить жажда при воспоминаниях о соленом море Сиваше. Чуть отошла от стола, руки умиленно сцепила на груди, уставилась на стол — достаточно ли все красиво? Сама себя укоряюще ткнула пальцем в висок — и умчалась. Тут же вернулась с двумя горшочками — герани и вани-мокрого.

Леман смотрел на хлопоты тети Клавы, терпеливо усмехался, но не мешал ей. Наконец встал, погромче, чтобы мы слышали, поблагодарил тетю Клаву за все приготовления и обдергал полы своего топорщащегося френча.

— Во-первых, ребята, я не такой уж герой… Герой — это что? Герой — это редко, бывает! Я просто участник штурма Перекопа, выполнял приказ… — словно стараясь нас разочаровать в самом начале, кашлянув в кулак, начал Леман.

— Но это и есть героизм! — подала голос сидевшая в окружении малышни и вовсе теперь похожая на наседку тетя Клава. Табуреток было мало, волей-неволей пришлось нам сидеть на койках. Тетя Клава волновалась, точно учительница на экзамене любимого ученика, которого прочила в медалисты. «Что? Не то говорю?» — вопрошал у нее молчаливый, смущенно-улыбчивый взгляд Лемана. «Ну конечно не то! — тотчас же молча ответствовал взгляд тети Клавы. — Нашел место и время скромность разводить! Разве этого ждут дети?» — «Но не могу же я выдумывать и плести небылицы, как это говорится?» — не отводил взгляд наш завдетдомом. «А ты прикрась, если надо! Тебе не надо, мне не надо, а вот всем… Надо!» — «Как же это так? Тебе не надо, мне не надо — всем надо?» — «Ну это я тебе, голубчик, объяснить не смогу… Сама удивляюсь парадоксу, а знаю, что — надо, что в этом, может, сам дух времени!»

Чуть даже набычившись в укоряющем ожидании, тетя Клава не отводила взгляда от нашего молча вопрошающего ее завдетдомом. Тот, замявшись, все косясь на тетю Клаву, опять заговорил, медленно и неуверенно.

— Может, тогда нужно по-другому… Героизм — был массовым! Тогда оно складнее, как говорится. А я вам хочу рассказать про случай, который произошел еще до штурма Перекопа. Чуть не погиб я дурацкой смертью, чуть товарищей не подвел. Так что и в штурме, может, участвовать не пришлось бы.

А все, ребята, потому, что нарушил дисциплину. Добреньким хотел быть… Нужно уметь в себе ловить это — и к ногтю… Слабость это, малодушие!.. А не доброта. Доброта, она — и тебя не расслабляет, и товарища подтягивает. Она — требовательная, а не удобненькая да уступчивая! Правда, она не должна, пере… переборщить, как это говорится. Это уже — другое, это мрачность и самодурство. Оно — ни на что не годится… Доброта должна быть умной. Не от одного сердца. Как это говорится: «Дай сердцу волю, заведет в неволю»…

Не с тетей Клавой ли собирается тут продолжить какой-то давний спор Леман? Благо теперь она ему возражать не сможет, не станет препираться — «Толстой сказал», «Горький сказал»… Почему Леман нам не рассказывает про героический штурм перекопских укреплений, про наступление Красной Армии и бегство Врангеля? Опять свои воспитательные кружева пойдет плести?

Посмотрев куда-то далеко, поверх наших голов, Леман задумался. Он, видно, волновался от воспоминаний, которые унесли его в минувшее. Отодвинув горшок с цветком ваня-мокрый, словно показывая нам, что именно эти его воспоминания не заслуживают цветов, Леман начал:

— Был я молоденьким взводным. Кажется, стояли тогда под Старой Бухарой. Вызвали меня однажды в штаб и дают боевое задание. В соседнюю часть отвезти деньги. На рысях прибыла часть, ни харчей, ни сена для лошадей. Голодает личный состав!.. Когда еще обозы подтянутся! Даром никто ничего не дает. Не белые мы, чтоб за так забирать. Натерпелись люди. Значит, деньги на бочку, как говорится. Вот штаб и поручает мне и двум красноармейцам срочно доставить деньги в полк. Полная сумка денег! Сели мы на лошадок, карабины за спину — и галопом, аллюр три креста…

Случилось так, что один красноармеец, татарин, был местный. Верст пять в сторону его дом. Вот и просит меня — отпусти да отпусти. И второй говорит, отпусти, только — обоих. Я, мол, за ним прослежу, чтоб быстро вернулся, чтоб шибко не загулял… Одна голова — хорошо, две — малый реввоенсовет.

Уговорили меня. Добреньким был! А сумка с деньгами у меня. Условились, что к вечеру догонят меня в одной корчме. Все эту корчму знали. И на карте обозначена была. И пустились мы — каждый своей дорогой. А корчма — кормчий — корма — родство?.. Ну да ладно — потом. Еду. На душе чисто, как роса на зеленом листе. Не успел с седла соскочить, привязать, напоить коня, как сцапали меня, прямо возле корчмы. Махновцы! Они, оказывается, пьянствовали в корчме. Отняли сумку — радуются: деньги! Я отбиваться. Где там, их чуть ли не десяток, а я один…

Затолкали меня в чулан, карабина, конечно, лишили, тут же в угол ткнули его, да дверь на засов. Только слышу, как шинкарка, хоть и молодая, а вредная баба, хохочет за моей спиной. Еще бы — поживу учуяла! Уж она в мечтах эти деньги видела своими. В общем, попал как курица в ощип, как говорится. А двери чулана не такие уж толстые, слышно, как молодка вовсю развернула свою торговлю. Самогон рекой льется, пьяный крик, смех, шуточки, дым коромыслом, как говорится. А мне так хорошо… Как в зобу райской птички. Я целую часть, то есть целый полк, перед наступлением оставил без продовольствия, без корма для лошадей! Ругаю себя всякими последними, русскими и латышскими, словами. Были бы ребята со мной, просто в руки не дались бы, хоть один да вырвался бы. Доскакал бы, весть дал бы. Недавно меня как раз взводным назначили, доверили, а я — негодяй. Повесить мало! Зря, думаю, назначили — ошиблись во мне! Или, может, счастье мое такое — что бочка дегтю и с тонкой пленкой меда, которую не с той стороны открыл я? Это, ребята, такая хорошая пословица есть. Любите пословицы! В них, — Леман растопырил пальцы и медленно собрал их в кулак. — В них вся народная мудрость… Да, вспомнилось, что хвалился недавно в письме родне своей. Мол, командиром назначили их сына! Но что толку стыдить себя и каяться в ошибке? Надо думать, что делать… Надо бороться, как подобает. Влез в бутылку, сразу выбирайся, пока пробкой не заткнули…