Александр Ливанов - Солнце на полдень

Тимоха добросовестно наклонил чашку, тщательно выбрал ложкой остаток борща, похвалил Варвару, и когда та, растрогавшись, готова уже была поспешить за добавкой, поднял руку: «Поспеется!» Он тронул свои вислые усы и сказал мне:

— Пойди-ка запусти мово американца. Пока не остыл. Проверим сцепление!

Сказал буднично, будто и в самом деле — крайняя возникла надобность в такой проверке. И не терпит она никаких отлагательств. Кажется, даже Марчук так и воспринял слова Тимохи. Кстати, я уже управился с пшенной кашей, за которую только принимался размеренный во всем, даже в еде, Тимоха.

Что ж, цирк — так цирк! Покажу я вам машину во всем блеске. И Тоня пусть посмотрит! Не подведи «катерпиллер», Катерина Ивановна!.. Слышишь, как сердце трепыхается?.. Наверно, так чувствует себя впервые, перед полным сборищем народа, гимнаст под куполом цирка… И я вспоминаю слова Лемана, поговорку, одну из тех, которые он, латыш, обожает запоминать и повторять: «Волнуйся — но не тушуйся!» И еще: «Пан или пропал…» Нет, не хочу я панствовать, но и пропадать не хочу… Минута Моего Сальто!..

Я забрался на гусеницу, откинул сиденье, достал заводной ломик; поставил газ и опережение зажигания, воткнул ломик в гнездо маховика и стал проворачивать. Так, затем вот так. Подвожу маховик под «мертвую точку», попридерживаю ногой; так делает сам Тимоха. Да и сам я это делал не раз… А теперь, — а теперь нужно резко дернуть за ломик… Дергаю!

Еще не успевшая остыть машина легко завелась. Голубые, растянутые блинки дыма, подрагивая, всплывают над выхлопной трубой. Сердце радостно зачастило в груди. Начало хорошее, но это еще не все… Экзамен продолжается… Я чувствую себя легко, надземно. Минута Моего Сальто!.. Я держу экзамен — перед Тоней, перед Марчуком! Да чего там — перед Леманом и самим собой.

Стараясь унять волнение, я опять молитвенно взываю к американской машине — не подвести меня, не дать мне опозориться! Мотор — молодец, уже прогрелся. Авось не заглохнет? А как ходовая часть? Иначе какой же тут танк, какие тут красные звезды на боках? Липкий пот проступил вдруг меж лопаток. Я суеверно смотрю, как подрагивают зеленые лепестки — манометра масла. Давление в порядке! Только не спешить! Дать окончательно прогреться мотору, чтоб была у него «преемственность на нагрузку», как говорит Тимоха. Что еще? Осталось убавить опережение зажигания и прибавить газ. Воздушную заслонку теперь можно открыть!..

Двигателю, казалось, передалось мое волнение. Он не дрожит, а весь содрогается своим могучим железным телом. Он просит, он жаждет нагрузки!.. Терпенье, мой друг!

Я только на миг оглядываюсь туда, где в отдалении смутно различаю пятна лиц за столом. Все смотрят на меня.

Я теперь верю уже — все будет в порядке и только думаю о машине. Сцепление, скорость, плавно отпустить сцепление…

Трактор двинулся вперед, я перевел рычаг скоростей — и на скорости развернул ручку, полностью взяв ее на себя и одновременно выжав педаль тормоза. Какой там тракторист! Я себя сейчас чувствую настоящим танкистом! Все буржуи мира мне не страшны! Польша, Румыния… «Броня крепка — и танки наши быстры»!

Рыча и как-то даже приподнявшись, машина почти на месте сделала резкий и полный разворот! Теперь — другую ручку, вторую педаль — такой же, почти невесомый, точно по воздуху, полный разворот в другую сторону! Я знаю, что такие резкие развороты — ох как не здоровы для машины. Это не проверка, а настоящее испытание для сцепления. Феррадо может задымить. Недаром Тимоха всегда делает развороты и нерезко, и не сразу. Повторить? Не стоит. Зачем искушать судьбу и испытывать терпение машины?.. Она, молодец, не подвела! Вполне заслуживает она и цвет хаки, и красные звезды. Ласково касаюсь лигроинового бака сбоку сиденья, точно холки коня, который выручил в смертельной опасности.

Я возвращаюсь с трактором на прежнее место. Иду к столу и всеми силами стараюсь изобразить равнодушие. Разве что-то произошло? Обычная работа. Тимоха мне велел, я сделал…

— Нет, по-моему, тормоза хорошо хватают, — с деловитой озабоченностью говорю я, избегая глядеть в глаза кому-нибудь. Я заглядываю в свою чашку — не забыл ли я доесть кашу. Нет, чашка чистая. И тут полный порядок!

Я едва успеваю сообщнически подмигнуть Тимохе, как за столом все вдруг заговорили одновременно, заговорили громко, шумно, торжественно и даже ликующе. Напряженное ожидание, жуткая тишина цирка — сменяются восторгом. Все рады моей удаче, все — даже Марчук. Счастливая взволнованность овладела всеми: каждому хочется высказаться, друг друга перебивают — я слышу только отдельные возгласы Грыцька:

— …А шо, а шо — научит этому школа? Бачылы, сами бачылы!

У меня даже застилаются глаза чем-то туманным и влажным. Неужели это слезы так некстати? И вдруг Тоня выскакивает из-за стола, хватает двумя руками мою лохматую голову (так и не нашел я кепку — и волосы торчат как проволока) и с маху целует меня в обе щеки. Минута Моего Сальто — ты превзошла мои мечты!

Следует взрыв такого же ликующего, счастливого смеха, восторга, щедрой и доброй сердечности, великодушного одобрения меня и Тони. Да и только ли нас? «Минуты есть — сердец всех единенье».

Впервые в жизни люди так довольны мною!.. Эх, жаль не видит этого Леман! Не видят этого Шура, и тетя Клава, и все-все детдомовцы. Сказал бы теперь Леман, что я — бесхарактерный?..

О, как нужна детскому сердцу эта первая удача в жизни, первая победа над собой, как важно, чтоб пришла она вовремя, еще до того, как самого себя раз и навсегда осудишь на судьбу неудачника!.. Нет сейчас человека счастливее меня: Тоня — сама! — меня! — поцеловала!..

Марчук отдает газеты Тимохе. Тот даже не успевает спросить про революцию в Польше и Румынии. Обед и так затянулся. Тимоха возвращает газеты мне — «отнеси в будку, вечером, или в дождь, — почитаем». Все расходятся по своим тракторам. Варвара убирает посуду и уходит к своей кухне. Я остаюсь с Марчуком. Он улыбается. Совсем это дружеская, как взрослому улыбка.

— В кино ты, конечно, придешь?

Я киваю головой. Вдруг вспоминаю, что Зинаида Пахомовна на днях мне мыла голову, — и сообщаю об этом Марчуку. Он щупает мои волосы, прогудел что-то неопределенное и молча прижимает мою голову к своей груди.

— Письмо тебе. Чуть не забыл…

Письмо от Шуры! Молодец Шура. Вечером в клубе почитаю. Марчук еще раз молча прижимает меня к себе. Он не хвалит меня, не зовет домой.

— Ну, ладно. Старайся… Жаль, батько и маты не дожили… Ты должен знать — хорошие у тебя были батько и маты. Работящие… Ну ладно. В клубе увидимся.

Заметив, что Марчук собрался уходить, Варвара бросила возиться с посудой и заспешила к нам, на ходу оправляя волосы и вытирая о передник мокрые руки. Ей очень, видать, захотелось именно за ручку попрощаться с учителем.