Миервалдис Бирзе - Песочные часы [Повесть]

Перед Берсоном напротив — задача стояла одна-единственная: доставить Эгле на операцию, поскольку иного способа помочь ему уже не было. Человек не смеет уходить до времени! Операция, возможно , вызовет улучшение. Без нее наверняка его ждет скорая кончина. Вывод ясен. На то и врачи, чтобы спасать людей. И он, Берсон, в том числе.

Спустя несколько дней он поехал в Ригу в туберкулезный институт. Под вечер в санаторий прибыл директор института Гауер.

— Как идут дела с Ф-37? — поинтересовался он.

Эгле перелистал истории болезни, всегда лежавшие у него на столе рядом с песочными часами.

— Вот, например, больная Лазда. Явления интоксикации исчезли уже через три недели. Температура нормализовалась. Ночные поты пропали. Картина крови… — начал углубляться в подробности Эгле, но Тауер перебил его:

— Я верю в улучшение, но ты не можешь привести ни одного случая полного излечения. Пример Лазди пока ничего не доказывает.

— Туберкулез не насморк! — загорячился Эгле. — Но я верю, что препарат вылечит ее.

— Вера требуется в первую очередь пациенту; для врача ее недостаточно. — Гауер сохранял подчеркнутое спокойствие.

— Дай сперва время, а тогда требуй.

— Бери его сам — ложись на операцию.

— Ах, ты вот о чем. Дай мне спокойно…

— Хочешь сказать — умереть? Нет, не дадим.

Эгле уже начал нервно постукивать клюкой.

— Не в вашей воле! Я человек свободный.

— Нет, дорогой мой. Ты обязан трудиться как врач.

— И тогда, вместо деревянного, ты поставишь мне железный крест?! Ты же прекрасно знаешь, что этот метод еще не вышел из стадии эксперимента!

Гауер взял историю болезни.

— Вот твоя же больная, Ирена Лазда. Получает Ф-37. Это тоже в какой-то мере эксперимент.

Эгле повертел в руке песочные часы.

— Неудачное сравнение, — лекарство не может причинить ей вреда. Помимо меня, его проверили на себе еще три человека.

— Но может случиться, что новое средство не поможет.

Эгле на минуту задумался. Потом отложил палку. Воинственность его тона пропала.

— В известной мере ты, конечно, прав. Я иногда забываюсь и горячусь, наверно, потому, что моя болезнь тяжелее. Разумеется, это только объяснение, но не оправдание. Надо быть последовательным, не так ли? Я согласен. Буду последовательным. Из похвальбы, что, мол, и я не боюсь быть кроликом. — Эгле встал и глубоко вздохнул. Он еще раз одолел самого себя. Когда решение принято — легче. — Как я все же берегу свою старую шкуру, — улыбнулся он. — А теперь пошли в рентгеновский, посмотрим шестерых больных. Мне кажется, у Лазды инфильтрат уже рассасывается.

— Но еще есть, — не преминул заметить Гауер.

В этот вечер сестра Гарша не пила свой обычный кофе. Из окна ее комнаты между деревьев парка видны окна санатория. Три ряда желтых квадратов света. Кое-где их разделяли черные силуэты деревьев. За каждым радостно-светлым окном находятся по меньшей мере двое больных, две жизни, которым болезнь на время устроила тут остановку. Они словно пассажиры на станции, ожидающие, когда поезд тронется дальше. В мире не за каждым светлым окном уютное жилье. В одиннадцати верхних окнах свет уже не горел.

Гарша села за столик и положила перед собой чистый лист бумаги. Лоб собрался в глубокие морщины — ей предстояло повести трудный разговор.

Разговор необходим, поскольку близился час, когда Эгле понадобится рядом близкий человек днем и ночью. Янелис еще слишком молод. Гарша писала:

«Я не питаю к тебе симпатии, но нет во мне и неприязни из-за того, что твоя жизнь сложилась счастливей моей. Это было бы несправедливо. Мы с тобой обычно разговариваем не более, чем того требует работа, и пишу я тебе потому, что ты упустила из виду нечто очень важное. Ты ему друг и жена, самый близкий человек. Так как же ты могла не заметить, что он серьезно болен?! Ему в ближайшее время предстоит тяжкое испытание».

Гарша глубоко вздохнула, посмотрела на полку с книгами, на фотографию с улыбающейся сестрой, у которой недостает ребер, но зато подрастают двое сыновей. Потом еще раз вздохнула и стала писать дальше.

Герта с приятельницей прогуливалась по одетой в камень и залитой вечерними огнями набережной Ялты. Маяк в конце мола кидал в черноту ночи вспышки багрово-фиолетового света. Лучи прожекторов освещали большой белый пароход на рейде и блестящую рябь мелкой волны. От привязанной к мосткам лодки пахло смолой и солеными, гниющими водорослями.

Белокурая, загорелая Герта блаженно вдыхала терпкий запах гавани, нежилась в теплом дыханье моря.

Вместе с медлительным потоком гуляющих они незаметно дошли до почты и, постояв с полчаса в очереди, получили ожидавшие их письма. Два из них были Герте.

С почты они вернулись на приморский бульвар и сели под ярким фонарем. Позади слабо всплескивали волны, иногда набегавшие на бетонные кубы. Герта распечатала первый конверт. Пробежав глазами начало письма, она заметила:

— Смотри-ка, а мужчинам без нас не обойтись, — прочитала вслух: «Мне очень хочется быть с тобой…» И вот так чуть не в каждом письме, совсем как мальчишка. Ведь уже двадцать пять лет, как мы вместе. Мои глаза еще не успели отдохнуть от микроскопа, а ему уже кажется, что. я тут засиделась. Послушай, что пишет: «Мне очень хочется поговорить с тобой».

Приятельница улыбнулась.

— Возможно, твой муж надумал покаяться в каком-нибудь грешке, ты уже месяц, как из дому.

Герта добродушно отмахнулась:

— Он у меня не такой. Вот уже десять лет, как старшая медсестра нашего санатория вздыхает по нему, я это прекрасно знаю, а он до сих пор не замечает.

На рейде послышался низкий пароходный гудок.

Герта оглянулась на порт, где у причала лениво покачивались дощатые палубы пришвартованных суденышек.

— Пахнет морем, — сказала Герта. — Крепкий запах. Раньше не представляла, что он может так волновать.

Она пристально и с недоумением взглянула на второе письмо.

— Почерк незнакомый! — Герта с интересом распечатала конверт. — Гарша! Ни разу в жизни она не писала мне.

Дочитав, тупо уставилась на толчею гуляющих, потом вскочила и, ни слова не говоря, быстро, почти бегом, пошла по променаду.

В автобусе, по дороге из Риги домой, Герта встретила медсестру Крузе. Мило улыбаясь и поправляя волосы — все должны видеть, что сегодня она сделала прическу в парикмахерской и покрасилась в яркий каштановый цвет, — Крузе, поздоровавшись, сказала:

— Вот муж удивится и обрадуется!

— А что он… давно уже не работает? — спросила Герта несмело.

— Что вы! Он каждый день приходит в санаторий. Разве доктор Эгле может не работать! Хорошо, что вы приехали.

В уголках Гертиного рта застыла улыбка, и Крузе не без интереса заметила, как в глазах Герты вспыхнули холодные искорки, словно блеснул иней на зимнем солнце.