Миервалдис Бирзе - Песочные часы [Повесть]

— Да, да, конечно, — рассеянно согласилась Герта.

«А я-то примчалась как дура…»

Эгле загнал машину в гараж и, постукивая тростью, вошел в гостиную. На столе он увидал черную сумочку жены.

— Герта! Герта!..

Но никто не откликнулся на его счастливый зов.

Он распахнул дверь в кабинет. Герта сидела на черном кожаном диване и смотрела в раскрытое окно, на зеленые листья дикого винограда, в которых просвечивали красноватые жилки.

Эгле присел рядом и обнял жену за плечи.

— Господи, ты дома!

— Да. Как видишь.

— Что с тобой? Устала с дороги?

— Да нет. Просто растерянна. Мчалась как сумасшедшая домой, а ты, оказывается, здоров!

У Эгле закололо сердце.

— Как тебе сказать… Очевидно мне придется на некоторое время оставить работу и лечь в больницу.

— Ах, даже так? Что с тобой?

— Малость недостает белых шариков в крови.

— Эйди… Неужели злокачественное малокровие?

— Да, рентген.

У Герты все оборвалось внутри.

— Теперь мне понятно. Эти головные боли и кровь… Где были мои глаза… — Герта подошла к мужу и положила руки ему на плечи.

От волнения у Эгле закружилась голова, и он не слишком тщательно подбирал слова, звучавшие, очевидно, чересчур резко:

— Трудно рассмотреть то, что перед самыми глазами.

Герта прижалась к нему крепче.

— Не сердись…

Иногда больному помогает другой человек лишь одним своим присутствием. Эгле никогда не ощущал этого так отчетливо, как сегодня. Теплое прикосновение жениного плеча — и боли как не бывало.

— Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на ссоры.

— Ведь в таких случаях делают переливание крови, верно? Я дам тебе свою кровь!

Теперь Эгле улыбнулся той же улыбкой, с которой вошел в комнату.

Первоначальное чувство обиды уже забылось. Герта сбегала наверх в спальню, принесла мужу шлепанцы и сняла с него туфли. Положив его руку к себе на плечо, она осторожно повела Эгле наверх.

— Недурно так болеть, — сказал Эгле и был очень рад, что теперь есть человек, с которым можно поговорить обо всем.

На следующий день, войдя в кабинет главврача, Берсон застал Эгле распекающим лаборантку рентгеновского кабинета за то, что та вовремя не сделала снимок легких Ирены Лазды.

— Ругается, значит — жив курилка, — констатировал Берсон, наполняя кабинет Эгле табачным дымом.

— А как же! Супруга приехала!

Берсон уселся в кресло и многозначительно помахал толстым конвертом.

— Вот инструкция по лабораторному исследованию доноров. Самое сложное — подготовка их костного мозга. Необходимые растворы и реактивы Дубнов привезет из Москвы, он же сам введет костный мозг.

— Все это так. Вопрос в том— чей мозг? Мы упустили одно пустяшное обстоятельство: кто даст мне свой костный мозг?

— Не беспокойся — за донором дело не станет!

— Мне неловко просить человека об этом. Просто язык не повернется завести разговор.

— А скольким ты помог вернуться к жизни?

— Я это делал не из расчета, что мне заплатят тем же.

— Мы все обеспечим. А ты запасись оптимизмом и не теряй его. — Берсон выключил освещение в негатоскопе. — Ступай домой, отлеживайся.

— Так-то оно так, да ведь когда нет сил, больше всего хочется работать. По-видимому, человеку свойственно желать то, что трудно дается.

— Философия, вполне подходящая альпинистам. — Берсон положил сигарету в пепельницу. — Жаль, что ты не куришь. Теперь я в санатории делаю это за двоих.

После ухода Берсона Эгле окончательно понял, что настал час распрощаться с санаторием. Во всяком случае, на время. А может, и навсегда. Навсегда? Ну нет. Не говоря уж о прочем, он должен вылечить Лазду, ведь дал слово. Он в ответе за всех, кому начали вводить Ф-37. А что, если у них не наступит улучшение? Тогда его уход с работы был бы равносилен бегству, бегству от ответственности. Если смерть — бегство от ответственности, то умирать — малодушно. Намеренно он не сбежит. Стало быть, расставание временное.

Эгле выдвинул ящики письменного стола и переложил в портфель пачку бумаг и заметок. Туда же он положил и фонендоскоп, которым выслушал тысячи вздохов больных легких. Подержал в руке песочные часы. Их брать не следует. Пусть остаются здесь и напоминают, что надо спешить, ведь жизнь не стоит на месте и болезнь не мешкает.

Затем Эгле подошел к портретам. Постоял перед Форланини, научившим врачей пневмотораксу, и вспомнил, что в латышском энциклопедическом словаре, изданном в 1931 году, не обнаружил имени Форланини. Зато в этом же томике упоминался некий Фогт, известный своей монографией о папе Пие Втором.

Из окна виднелась большая лужайка с несколькими соснами посередине. Вдоль дорожек цвели чуть блеклыми солнышками далии. Можно было подумать, что кто-то прогуливался с кистью, обмакнутой в акварель, и изредка прикасался ею к траве. В конце парка больные складывали на вешала недосохшее сено. Лето перевалило на вторую половину.

В дверь постучали, и вошла Гарша. Ее приход отвлек Эгле от раздумий, и ему показалось, что Гарша догадывается о его мыслях. Эгле отошел от окна, взял из вазы желтый ноготок и понес его к носу гипсового барашка.

— Представляете — не ест!

Гарша стояла, прислонясь спиной к двери, и смотрела на Эгле. Сегодня она не прятала глаз за опущенными веками, и чувствовалось, что она до конца обдумала то, что собирается сказать и сделать, и непоколебимо уверена в своей правоте.

— Доктор, одним из доноров буду я.

Эгле положил цветок к ногам гипсовой девочки. Кто знает? — может, более подошла бы сейчас усмешка, поскольку его ответ до глубины души огорчил Гаршу своей несправедливостью.

— Спасибо на добром слове, но…

— Почему? Я же здорова.

— …но, видите ли, я опасаюсь, что один близкий мне человек… почувствует себя обиженным.

— Разве сейчас это имеет какое-нибудь значение?

— Все же существуют известные нормы отношений между людьми.

— Жизнь и смерть не придерживаются норм.

— Но люди, пока живы, — придерживаются. А я еще поживу.

Гарша улыбнулась, но горестно, будто не по своей воле. «Конечно, я — не Герта, даже кровь моя не годна», — хотелось ей сказать.

Эгле погладил мордочку гипсового барана.

— Вы подкармливайте и берегите барашка в мое отсутствие.

— Оно будет недолгим! — воскликнула Гарша.

В шортах цвета хаки Янелис стоял в конце аллеи у калитки своего дома и держал за загривок Глазана, брехавшего на коровье стадо. Коровам торопиться некуда, и они не понимают, что такое спешка. Эгле пришлось затормозить и отводить рукой любопытные рогатые морды. Тем временем к Янелису подошла девушка в короткой желтой юбочке, с толстой косой. Она вышла из тени дерева и стала у калитки, где цвел нежными розовыми цветами с желтой серединой куст шиповника. Девушка сорвала цветок, но куст, в подтверждение того, что он имеет отношение к благородному семейству роз, больно уколол ей палец. Пес, верный страж хозяйского сада, следовательно и злополучного шиповника, перестал лаять на коров и сделал попытку цапнуть девушку за ногу.