Миервалдис Бирзе - Песочные часы [Повесть]

Миновав танцплощадку, она высыпала на стол возле буфета источенные улитками сыроежки. Грибы каждый год вырастают. Грибов ей было не жаль. Помахивая пустой корзинкой, она припустилась бегом по тропинке.

Берсон уже ушел. В гостиной горел торшер с желтым абажуром. Эгле и Герта сидели у камина, и от одного вида лежавших там поленьев с белой корой становилось тепло. Эгле поболтал ложкой в миске и среди стеблей укропа выловил еще раков.

— Янелисова доля уцелела. Давно бы пора приехать. Уж не случилось ли чего?

— Янелис — взрослый человек. Что с ним может случиться?

— Да, Янелис взрослый. Пойду-ка я отдохну. Завтра в санаторий.

Герта взяла его под руку, и они поднялись в спальню.

Эгле тотчас же лег. Герта разделась и проделала несколько движений левой рукой, доставая правое ухо. Теперь это ей удавалось.

«Если я уйду, ей достанется от меня в Наследство шрам, — подумал Эгле. — Что еще оставит она от меня? Ей только сорок пять. Она сохранила гибкую талию… Выйдет замуж, если…»

Герта выключила свет, легла рядом с мужем и взяла его за руку — так Эгле скорей засыпал. Глаза свыклись с темнотой, и он рассмотрел через стеклянную дверь балкона олеандр и тонкие тени его ветвей на фоне неба, и даже верхушку яблони за перилами балкона.

Будет на этом месте лежать другой или нет? Герта говорит, что нет, никогда. Но ведь, по сути дела, нынче она и сама этого не знает, так же, как я. Человеку свойственно искать себе друга. Трудна старость без друга, а лет через пять и она тоже состарится. И никто, даже он сегодня не посмеет упрекнуть ее. Янелис уже взрослый. Он скоро уйдет. Да, Янелису надо как-то осторожно объяснить, чтобы он все понял. Он должен очень любить мать, чтобы она никогда не почувствовала себя одинокой и покинутой. Так или иначе, но вместе прожиты долгие годы. Если он иногда и чувствовал себя дома одиноким, то нельзя винить в этом только Герту. Как он был счастлив, когда в тридцать восьмом Герта поступила в «Арону» лаборанткой и однажды осталась у него. Всю ночь напролет они просидели на балконе. Жизнь надо уметь выдержать. Жизнь — это долг, обязанность.

— Не спишь? — спросила Герта.

— Буду спать. Я должен как следует отдохнуть перед завтрашним днем. — Эгле нажал выключатель ночника и принял снотворное.

Когда снова стало темно, он положил руку на Герту. Она старалась не шевелиться, чтобы рука мужа не соскользнула и он ощущал ее присутствие. Герта уснула. Незаметно погружался в сон и Эгле. Он еще видел над макушкой яблони голубые искорки первых звезд.

Скрипнула лестница. Янелис прошел в свою комнату. «Вот мы и все дома, — уже засыпая, подумал Эгле. — Жаль только, не успел поговорить с Янелисом.

Человек создал разные науки! ядерную физику, кибернетику, фтизиатрию — всех не перечесть и не изучить за одну человеческую жизнь. Янелис, усвой „обязательный курс“ гуманизм, люби людей».

Заскреблась мышка, обнаружившая под шкафом семечко от яблока. Эгле сонно улыбнулся: «Ты, мышка, можешь отправляться спать. Я не одинок теперь».

Утром Эгле брился тщательней, чем когда-либо. Это была длительная процедура, кожа лица стала морщинистей. Глаза в зеркале смотрели как бы с большого расстояния, но были еще ясные, и даже, когда он усмехался, в них вспыхивала веселая искорка. «Скоро я научусь смотреть на себя со стороны, а это иногда бывает забавно». Он надел белоснежную сорочку и завязал галстук узлом без единой складочки. «Жилет, пиджак, трость — ни дать ни взять джентльмен». Выйдя на веранду, Эгле сильно оперся на палку, потому что его старые провожатые — головокружение и слабость — вдруг словно вылезли из-под ступенек веранды, где до сих пор обитала одна лишь жаба.

Рябина около дома по-прежнему цвела ярко-красными гроздьями. Георгины, выстроившиеся вдоль дорожки, торопились до заморозков показать, на что способны, и жонглировали тяжелыми, темно-красными до черноты звездами цветов. Некоторые из них опустились. Казалось, будто эти цветы, глядя на землю, о чем-то задумались.

«Стоп! Я еще не повидал Янелиса, он спит. Разбудить? Пусть выспится, ему во вторую смену. Главное — он работает.

А может, не ехать в санаторий? Полежать спокойно? Что бы ты стал делать, — размышлял Эгле, — если б знал, что не сегодня-завтра ты… тебя не будет, но силы двигаться, ходить у тебя еще есть, как сегодня у меня. Пошел бы в спальню и лежал, не вставая с постели? Глядел в окно на дальние поля, да еще в зеркало платяного шкафа, изучая свою напуганную физиономию?.. Если б ты это знал… Нет! Нет! Нет! Надо не мешкая идти в санаторий, надо просмотреть рентгенограммы, надо делать свое дело и прикидываться, будто ты давно уже чихаешь на костлявую! Только не так-то все это просто…»

Эгле шугнул палкой кошку — та занялась своим обычным спортом и, шевеля кончиком хвоста, целилась на воробьев.

Герта подогнала машину к калитке. Эгле сел рядом, и они поехали в санаторий. На лице у Герты играла едва приметная улыбка. Люди улыбаются от радости, от гордости, от самодовольства, улыбаются чему-то смешному. Герта улыбнулась оттого, что надела светлые кожаные перчатки. Хорошо, когда в твоем туалете все безукоризненно. По опрятности одежды узнается дисциплинированный человек. Иногда перчатки носят для того, чтобы сберечь длинные ногти. Герта не отращивала ногтей, лаборантка не может себе этого позволить.

Лаборантка… А ведь Герта ни разу его не спросила, как подвигается работа с Ф-37, она, наверно, даже не знает, что препарат уже применяют в санатории. Все же маловато между ними общего, хотя прожили вместе они долго. Сложен вопрос: кто тебе близок и кто тебе чужд? Сам он тоже хорош: допустим, она не расспрашивала, но разве он пробовал рассказать ей о препарате, заинтересовать ее своей работой?

Лесопарк кончился, впереди открылась большая поляна с одинокими соснами, на ней длинный корпус санатория, словно белый пароход.

— Ты поезжай, я дойду, — сказал Эгле и вылез из машины.

Он постоял около посаженной нынешней весной рощицы. Березки были еще подвязаны к кольям. На поляну уже завезли строительный камень-рухляк. Груды отесанного камня лежали у прямых глубоких траншей. Человек десять больных в старых халатах неторопливо, словно для забавы, сбрасывали плоские глыбы рухляка в траншеи.

«Все-таки фундамент до осени заложат, — прикидывал Эгле. — И расходы на него составят лишь стоимость самого камня».

Больные заметили Эгле и поздоровались.

— Как работается? Не тяжело? — спросил Эгле.

— Ничего, полезно размяться. Построим и сами еще будем загорать здесь. Потом яблони посадим, и яблоки будут нам прямо в рот падать, — ответил кто-то.

— Что ж, возможно и так, — согласился Эгле и добавил: — Но, кроме того, я полагаю, что вы строите последний санаторий в нашей республике.