Георгий Шолохов-Синявский - Далекие огни

Иван Гаврилович умолк. Варвара Васильевна сердито звякнула чашками, сказала с несвойственной ей грубостью:

— Да… Утешил, братец… О вере наговорил ты много, а что мне посоветуешь? Как жить нам, когда хозяин остался без руки?

Иван Гаврилович громко схлебнул с блюдечка чай, беспечно ответил:

— Бог милостив — поправится Фома. А посоветую я ему и тебе поступить в баптистскую общину. Баптисты живут по христовым заповедям, друг другу помогают. Вот ежели, скажем, меня с железной дороги уволят, братья мои во Христе меня не оставят. Ведь как в евангелии сказано: две рубашки имеешь одну себе оставь, другую отдай. И тот же Тимофей Кандыбин куском хлеба поделится.

— Неужто поделится?

— А как же? У нас в общине такой закон.

Варвара Васильевна с сомнением покачала головой.

Дядя Иван продолжал:

— Вера баптистская для нас, сестрица, спасение от трудной жизни. Без христовой настоящей веры нам никак нельзя. Жить без всякого смысла страшновато, Варвара… — Иван Гаврилович понизил голос, наклонился к Варваре Васильевне. — Один странник ночевал в моей будке — говорил: скоро будет опять то же, что и в девятьсот пятом году, помнишь? Уже появились люди, которые по городам бунтуют. И будет так, как сказано в писании, — дядя Иван поднял палец: — пойдет брат на брата, отец на сына, сын на отца. Мертвые трупы хоронить некому будет, будут они гнить да собаками поедаться. Нельзя будет и за версту от дома отъехать — убьют. И тут-то наступит светопреставление, и спасутся те, кто во Христе жил, заповедей придерживался и оружия не поднимал. Ибо сказано: «не убий». Явится он, сын человеческий, призовет нас и устроит нам суд, а потом для праведников — райскую жизнь.

Иван Гаврилович вытер рукавом пот с побледневшего лба, закончил торжественно:

— А главное, чтоб оружия не поднимал никто. Вот о чем говорил старец Агапит.

Варвара Васильевна молчала, подавленная. Володя с тревогой смотрел на мать, — убежденность, с какой говорил дядя, потрясла его.

Странно взволнованный, он ушел в спальню. Ласково-бойкая утешительная речь дяди и его мрачные пророчества чем-то раздражали его. Володе казалось, дядя Иван нарочно пугает мать, вместо того чтобы утешить ее. Володя заткнул уши и лежал так, пока не заснул. Он не слышал, чем закончилась беседа дяди Ивана с матерью.

Иван Гаврилович уехал на рассвете, ранним утренним поездом.

Володя встал рано, завязал в платок хлеба и помидоров, вышел из будки. Было пасмурно и тихо, небо затянуло серыми плоскими тучами. В безветренном воздухе стояла влажная духота, какая бывает перед длительным обложным дождем. Ржавые листья отрывались от поредевших ветвей вишенника в палисаднике, падали медленно, с грустным шорохом. Со станции, долетали разорванные свистки паровоза.

— Я ухожу, — сказал Володя стоявшей у переезда матери.

— Зашел бы ты, сынок, к Антипе Григорьевичу. Ведь он советовал на седьмой околоток пойти. Гляди, тамошний мастер возьмет тебя в табельщики.

— Ладно, — буркнул Володя.

— Путь тебе счастливый!

Володя, не оглядываясь, пошел вдоль железной дороги. Сегодня он начинал самостоятельную жизнь. Чувство свободы сменялось волнением при мысли о встречах с людьми, с которыми ему предстояло разговаривать. Какая работа ожидала его, он еще не знал, но уже решил не противиться совету матери и зайти к Антипе Григорьевичу: надо было взять рекомендацию к дорожному мастеру седьмого околотка.

В раздумье Володя не заметил, как дошел до станции. Перед путевой казармой двое рабочих выкатывали из тупичка дрезину-шведку, ставили на рельсы. Очевидно, мастер собирался уезжать на линию. Володя хотел уже идти в контору, но тут дверь казармы отворилась, и на пороге появился сам Антипа Григорьевич с шаблоном в руке. Одет он был в твердый, как жесть, пропитанный олифой плащ, на голове сидела плоская круглая, отороченная зеленым вылинявшим кантом шапочка с огромным медным гербом железной дороги. Володя несмело шагнул к мастеру.

— Тебе чего, малец? — спросил Антипа Григорьевич, отстраняя Володю шаблоном.

— Вы вчера обещали похлопотать, чтобы приняли меня на работу, — смущенно напомнил Володя.

Мастер сердито уставился на него изжелта-серыми зоркими глазами.

— Ты чей?

— Дементьев… Вы вчера были у нас…

— А-а… Фомы Дементьева сын, так? — Антипа Григорьевич дернул бородку. — Чего же ты хочешь?

— Чтоб похлопотали… Написали письмо Друзилину.

— Зачем писать? Не надо писать. Поезжай к Друзилину и скажи, что я прислал, так?

— Так, — ответил Володя и пошел.

— Погоди… — остановил его мастер. — Я еду сам в Чайкино, к Друзилину. Хочешь со мной на дрезине?

Володя был только рад этому. Он благодарно взглянул на Антипу Григорьевича и удивился: лицо мастера морщилось от скупой улыбки.

— Садись! — приказал Антипа Григорьевич.

Прижимая к себе узелок с харчами, Володя уселся на сиденье дрезины.

— Ты узелок положи-ка, — ласково предложил старик. — Садись-ка за рычаги. Алексей, — обратился он к одному из рабочих, — ты останься и займись костылями, а мы теперь втроем доедем. Ну-ка, малец, берись…

Володя знал, что требовалось от него. Качать рычаги дрезины, мчаться на ней по железной дороге во весь дух — это удовольствие, которому мог позавидовать не один из Володиных друзей.

— Поехали, — скомандовал мастер…

Володя налег на рычаги обеими руками, стал двигать ими с ребячьим азартом. Дрезина, весело постукивая колесами, побежала от станции в степь. Ровный тугой ветер потянул в лицо.

Володя тратил усилий больше, чем требовалось. Не успели проехать семафор, как он вспотел, прерывисто задышал.

— Не горячись. Не рви, — сказал Антипа Григорьевич и положил старчески сухую руку на руку Володи, державшую рычаг. — Ты вот так… К себе спокойно налегай, а от себя отпускай вольно. Так, так… Вольней, вольней — не дергай, чего ты дергаешь, как баба ухватом?

Мастер мягко нажимал на руку Володи. Сидевший по другую сторону рычага рабочий гнал дрезину спокойно, ничуть не утомляясь, изредка с улыбкой поглядывал на Володю.

— Во-во… — подбадривал Антипа Григорьевич. — Толк из тебя, малец, выйдет. А ты в гимназии хотел учиться. Это не для тебя, брат. Ты думаешь, там задарма учат? Не задарма, малец, так? И моя бы Зинка в гимназии не училась, ежели бы я не был мастером. А мастером я стал и без гимназии. Голову надо иметь, малец, так? Я тоже вот в твои лета сел дрезину гонять, а потом, видишь, чего достиг. И брось ты о гимназии думать. В дело вникай. Как гайки привинчивают, как костыли забивают, как шпалы укладывают — на все смотри. Вот это тебе гимназия.

Антипа Григорьевич был, по-видимому, в самом хорошем расположении духа; сухонький и сутулый, он горбился возле Володи, поставив между ног шаблон, и, не спуская зорких глаз с выстилающейся впереди рельсовой колеи, рассказывал по-стариковски сипловатым голосом: