Георгий Шолохов-Синявский - Далекие огни

Два раза в месяц Володя и Алеша ездили в город к Михаилу Степановичу — отчитаться, как идет учение. Старый учитель жил в светлом нарядном флигельке на пыльной улице, недалеко от вокзала. Это был тихий задумчивый холостяк с бледным, болезненно обрюзгшим лицом, с очень живыми светло-карими глазами, глядевшими сквозь стекла очков насмешливо-ласково.

— Ну, как, степнячки, дела? Ах вы, железнодорожное племя, — весело встречал Михаил Степанович своих питомцев. — Соскучился я по вас, воробьи вы этакие.

Усадив Володю и Алешу за стол, Михаил Степанович поил их чаем, угощал душистым медом. В растворенные окна флигелька лился сладкий запах левкоев из палисадника, доносилось ровное, навевающее дрему, жужжание пчел. Разноцветные, похожие на игрушечные домики, ульи в вишневом садике были осыпаны пятнами теней.

В комнате учителя было много книг; они лежали в беспорядке на полу, на кровати и стульях. В углу стояли переплетные тиски, на керосинке подогревался клей, валялись связки картона. На стене висели столярные инструменты — пилы, рубанки, отборники, лобзики. Тут же приютилась порядком запыленная скрипка. Приборы для металлопластики и выжигания по дереву лежали на подоконнике. Здесь все занимало Володю; это был какой-то новый, интересный мир: Уже готовые шкатулки из орехового дерева с выжженными на них узорами и пейзажами стояли на полке. Володя и Алеша рассматривали их с восхищением, забывали, что надо возвращаться домой…

Михаил Степанович вставал из-за стола, стряхивал с потертой учительской тужурки хлебные крошки, говорил:

— Ну, а теперь, железнячки, послушаем, как далеко вы подвинулись в науках. Володя Дементьев, начинай-ка хвастать…

И Володя «хвастал», отвечал учителю на вопросы из грамматики, географии, истории.

— Отлично. Превосходно, — ласково поглядывая сквозь очки, басил Михаил Степанович. — Я уже говорил с помощником директора гимназии. Оставлены у них четыре места для неизвестных счастливцев. Главное — не провалиться на экзаменах. Доказать чиновникам, что мы тоже не лыком шиты.

Всегда с сожалением и неохотой покидали Володя и Алеша уютный уголок Ковригина. Михаил Степанович наказывал наведываться почаще, снабжал книгами.

Наконец наступил решающий день. Накануне пришла открытка от Михаила Степановича: учитель извещал, что 28 августа 1916 года в Подгорской гимназии состоится разбор прошений о приеме новых учеников из двухклассных училищ и о допущении их к вступительным экзаменам. Наутро Володя надел новую сатиновую рубашку: мать сшила ее ради такого необыкновенного случая. Ему было и страшно и радостно. Мать сама застегнула воротник рубашки, пригладила ладонью русый, вылинявший на солнце сыновний вихор.

Фома Гаврилович, снаряжаясь в путевой обход, угрюмо молчал.

— Ты бы, отец, поехал с Володей-то к начальнику. Гляди, сказал бы слово, — проговорила Варвара Васильевна.

— Еще что выдумала! — буркнул Фома Гаврилович. — Не верю я в эту затею. Где это видано, чтобы дети путевых сторожей в гимназии учились? Ты уж тоже, Варвара, как дите маленькое!

Володя удивленно и обиженно смотрел на отца.

— На станции и то уж смеяться начали, — сердито продолжал Фома Гаврилович. — Слыхали, говорят, Дементьев-то сына в гимназию отдает, видать, капиталы нажил за тридцатилетнюю службу!.. Да и как не смеяться? На какие-такие капиталы нам детей в гимназии учить? На пятнадцать рублей жалованья? Ну, Володьке простительно, а ты-то… не маленькая, небось…

Володя хотел было возразить отцу, что его примут на казенный счет, что Михаил Степанович хлопочет за него, но Фома Гаврилович, схватив фонарь и путевой молоток, хлопнул дверью.

Варвара Васильевна сунула Володе узелок с провизией и сказала:

— А ты все-таки поезжай, сынок. Гляди, бог даст, и выйдет.

— Выйдет, мама. Учился хорошо, экзамен выдержу, — должны принять, — уверенно ответил Володя.

Он зашел к Алеше: они еще с вечера договорились вместе ехать в город. Но Алешу совсем некстати постигла беда: он косил с отцом вдоль железнодорожной насыпи сено, был босиком, напоролся на камышовую занозу и теперь еле передвигал обмотанную тряпками ногу.

Володя поехал в город один. Прежде всего он зашел к Михаилу Степановичу. Ковригин встретил Володю как всегда приветливо, угостил чаем с баранками и медом.

— Главное не робей, — бодро советовал учитель. — Отвечай смело, уверенно. Нынче я представлю тебя самому директору. Это, брат, важная птица. Все от него зависит. Но ты не бойся. Директор добрый, просвещенный человек.

Наконец Ковригин надел потертую форменную тужурку, взял суковатую тяжелую палку и сказал:

— Ну, железнячок, поехали… В час добрый…

До самой гимназии Михаил Степанович шел молча и быстро. Володя старался не отставать от него.

В светлый, показавшийся необычайно чистым и красивым вестибюль гимназии он вошел, затаив дыхание. У тяжелой двери стоял толстый рыжеусый швейцар, одетый в блестевшую медными пуговицами и позументами форму. Он показался Володе величественным. Гимназисты в темно-серых мундирчиках и узких брючках навыпуск суетливо шмыгали по вестибюлю, ничуть не стесняясь грозного швейцара, шумели и смеялись, взбегали наперегонки по многоступенчатой лестнице куда-то на второй этаж.

— Посиди здесь, — сказал Михаил Степанович и, оставив Володю в вестибюле на скамейке, ушел наверх. Володя прождал Ковригина полчаса, изнывая от нетерпения. Наконец Михаил Степанович вернулся. Лицо его было сердитым.

— Пойдем, степнячок… Кажется, плохи наши дела.

Володя покорно последовал за учителем. Первое, что бросилось ему в глаза в просторном до неуютности кабинете гимназического совета, — это огромный портрет царя. Под ним, за длинным массивным столом, сидели люди в строго поблескивающих пуговицами мундирах. Лица их были важны и суровы, как у судей. Михаил Степанович подтолкнул Володю к столу. Седенький сухощавый старичок с эмалево-серебряным крестом на шее ласково и внимательно разглядывал Володю.

— Так это за него вы просите, господин Ковригин? — тихонько, скрипучим голосом спросил старичок.

— За него, за него, Георгий Александрович. Очень способный ученик. В железнодорожной школе он был лучший. — Михаил Степанович вытер платком потный лоб.

Володя стоял, вытянувшись, испуганно взирая на гимназическое начальство.

— Сколько лет тебе, способный ученик? — проскрипел старичок.

— Пятнадцать, — ответил Володя.

— Ох-хо-хо… Сколько этих способных учеников! — старичок покачал головой. — Что же будем делать, господа? Не принимать же его в первый класс!

— Мест нет — вопрос ясен, — грубо вмешался сидевший рядом со старичком долговязый с выпученными рачьими глазами. — Пусть идет в частную гимназию.