Георгий Шолохов-Синявский - Далекие огни

— У него же нет средств, господа, — пояснил Михаил Степанович. — Отец его — путевой сторож на железной дороге.

Кое-кто начал теперь разглядывать Володю с любопытством и обидным сочувствием. Старичок с крестом на шее нетерпеливо побарабанил пальцами о массивный бювар.

— К сожалению, не можем, господин Ковригин, ничем не можем помочь. Нет у нас мест на казенный счет… Давайте, господа, следующее прошение… — обернулся старичок к долговязому.

— Но я просил бы допустить его к экзаменам, он покажет себя, — начал было Михаил Степанович, но директор нетерпеливо махнул рукой.

Маленький коротконогий человек с шарообразным животом и толстой, розовой, очень короткой шеей поторопился отвести Михаила Степановича в сторонку и, заложив за спину руку, сказал покровительственно:

— Говорил я вам, душа моя… Как вы не понимаете?..

— Но, я знаю, они же примут другого, — вытирая платком лицо, загорячился Ковригин. — Илья Сергеевич, поймите же вы: если допустить его к экзаменам, он покажет себя на три головы выше других. Я обращусь в попечительство.

— Не поможет, душа моя, — усмехнулся помощник директора. — Вот вы все патронируете, устраиваете бедных мальчиков, а каково нам? Подумайте… Каково мне? Положение усложняется военным временем, всякими там слухами, — сами должны понимать. А если уж взялись, то патронируйте до конца. Найдите в городе состоятельного человека, пусть он внесет плату — и тогда пожалуйста. Зачислим вашего Дементьева в четвертый класс.

— Спасибо… — кривя губы, склонил голову Ковригин.

— Очень сожалею, — пожал плечами помощник директора.

Михаил Степанович схватил Володю за руку.

— Идем. Прощайте, господа, — поклонился он сидевшим за столом чиновникам.

В вестибюле Михаил Степанович подошел к гимназистам, собравшимся у какого-то списка, вывешенного на стене, и оживленно разговаривающим.

Володя, приподнявшись на цыпочки, через плечо Михаила Степановича стал разглядывать список допущенных к экзаменам учеников. Вот знакомые имена: Чарвинский — это Валька, сын начальника станции, а Ганька Сухоруков — сын старшего дорожного мастера. Володя прочитал список еще раз. Его и Алексея Антифеева, лучших учеников железнодорожного училища, выпущенных с похвальными листами, в списке не было.

— Они уже устроили все без нас, — сказал Михаил Степанович. — Эти-то приняты не на казенный счет, я знаю. Эх, Дементьев, были бы у твоего отца деньги!

Швейцар услужливо распахнул дверь, Володя и Ковригин вышли на улицу. Володя уже не сдерживал слез.

— Полно, Дементьев, слезами не поможешь, — сказал Михаил Степанович. — Еще не все потеряно. Ты еще совсем мальчик, голова у тебя светлая. Будешь держать экстерном, я помогу готовиться. Я и сам держал экзамен экстерном. Энергия, энергия, хлопчик, и воля. Талант, энергия и воля. Первым русским ученым был Ломоносов — не дворянин, не миллионщик, а сын рыбака. Ты это должен помнить.

Но Володя плохо слушал, — им овладело отупение, он шел по пыльной улице, как слепой.

— Сволочи!.. Чинодралы!.. Продажные души!.. Душители разума! — ругался Михаил Степанович, отдуваясь и громко стуча по каменной панели тяжелой палкой.

Они пришли на вокзал. Михаил Степанович усадил Володю в вагон.

— Не робей, Дементьев, — утешал учитель, но лицо его было печальным. — Мы свое возьмем. Придет наше время. А главное, не забывай о Ковригине. Книжки бери, читай. Книг у меня хватит. Будешь приезжать?

— Буду, — ответил Володя. Он уже не плакал, а только сердито посапывал, втягивая воздух облезлым, обожженным на солнце носом.

— Ну вот… Обязательно наведывайся. И готовиться будешь. Мы сами гимназию пройдем, не тужи.

Володя теперь слабо верил словам учителя.

Михаил Степанович ушел, поезд тронулся. Побежали мимо окон серые привокзальные постройки, запыленные, закопченные паровозным дымом тополи и акации. Володя положил на вагонный столик узелок с нетронутыми домашними харчами, уткнулся в него головой…

Когда он подходил к дому, уже вечерело. Полосатый шлагбаум был закрыт. Две высокие арбы с душистым сеном, запряженные круторогими волами, стояли в ожидании проезда. Из-за ближней посадки доносились частые вздохи локомотива. Володя рассеянно взглянул на загорелого чумазого парня в широкополой соломенной шляпе — «бриле», беспечно развалившегося на сене, и позавидовал ему: парню, по-видимому, не было никакого дела ни до наук, ни до гимназии. Нагнув голову, Володя прошел в калитку палисадника.

Одергивая широкую подоткнутую юбку, навстречу выбежала мать с зеленым флажком в руке. Чтобы встретить поезд, она всегда отрывалась от какого-нибудь домашнего дела. Рукава ее поношенной кофты были засучены до локтей, руки мокры, из-под сдвинутого на затылок платка выбивались пряди растрепанных русых, тронутых первой сединой волос. Она изумленно и невесело взглянула на сына, сказала на бегу:

— Вернулся, сынок… Вижу — не с радостью.

Володя шагнул в дверь. Навстречу ему пахнуло едким мыльным паром. В полумраке сеней, нагнувшись над корытом, стояла сестра Марийка. Подняв черноглазое раскрасневшееся потное лицо со вздернутым носом, она приветливо улыбнулась, смахнула с мокрого лба смоляную прядь.

— Тю, Володька! Уже приняли в гимназию? — крикнула она весело.

Володя не ответил. Марийка последовала за ним в будку, на ходу вытирая руки о фартук. Плутовато улыбаясь и заглядывая в лицо брату, она спросила заговорщицким полушепотом:

— Приняли в гимназию? Что же ты молчишь?

— Понимаешь, Марийка, не приняли… — притворно-небрежно ответил Володя. — Оказывается, мест не хватило. Но, понимаешь… — Володе не хотелось говорить сестре всю правду. — Понимаешь, сам директор сказал, — на будущий год примут обязательно. Меня и Алешку. Михаил Степанович сам сказал, что я — первый ученик…

Марийка смотрела на брата понимающе и насмешливо. Володя любил свою старшую сестру. Любил ее задорную веселость, искристый взгляд ее карих с золотистым отливом глаз, беспечный смех, привычку носить в заплетенных черных косах какой-нибудь засушенный цветок или ленточку. Но теперь все это раздражало его…

— Ха! На будущий год! — фыркнула Марийка. — И на будущий год не примут. Годитесь вы с Алешкой в гимназию, аж некуда! Совалось теля до барского жилья! Туда чистеньких принимают да разодетых, а у тебя одни штаны, да и те в латках…

Володя сердито оттолкнул сестру. Еще минута и он наговорил бы ей дерзостей. Но тут в железной зеленой коробке у окна, опутанной спиралью проводов, задребезжали сдвоенные удары сигнального звонка.

— Ой, скорый вышел! — всплеснула руками Марийка и выбежала из комнаты.

Вошла Варвара Васильевна.

— Мама, меня не приняли в гимназию, — решительно сказал Володя и, упрямо сжав губы, вышел из будки…