Георгий Шолохов-Синявский - Далекие огни

Володя остановился, оглянулся в последний раз — никто не шел за ним, никто не окликал. Значит, все кончено: Зины теперь не будет. Он не заметил, как подошел к витрине магазина, той самой витрине, в которой когда-то разглядывал себя. Присел на каменный выступ.

Мимо шли люди, но все они были чужие. Володя не замечал их. Так он просидел долго. Черная тень протянулась до противоположного дома. Он почувствовал, что руки его озябли, и встал. Негреющее солнце спускалось за крыши домов. Становилось все холоднее…

Выпроводив Володю, Зина вернулась в комнату, где за столом, застланным белой скатертью, уставленным чайной посудой, сидели Антипа Григорьевич, приехавший навестить дочь, Валентина Андреевна и Станислав Чарвинский — черноглазый, плотный, с розовыми щеками и пушистыми темными усиками. В этом году он окончил путейский институт и был назначен младшим инженером Подгорской дистанции пути.

Чарвинский был развязен и самоуверен. Новая тужурка с бархатными темно-зелеными петлицами и серебряными гербами ладно облегала плотные плечи.

Его отцу Аркадию Валерьяновичу Чарвинскому — начальнику станции Овражное — с самого начала карьеры светила счастливая звезда. Сын богача, владельца двух паровых мельниц, Аркадий Валерьянович, получив коммерческое образование, сразу начал службу на железной дороге ревизором и обнаружил при этом спокойную деловитость и служебный такт, которых так не хватало многим начальникам, выдвинувшимся с низших должностей.

На Подгорском отделении грузилось много хлеба. Получая от местных владельцев крупных хлебных ссыпок взятки за то, чтобы вне очереди подавать вагоны, Чарвинский сумел за три года скопить скромный, по его мнению, капитал и приобрел в Подгорске два дома, приносивших ему такую же скромную прибыль.

Его потянуло к спокойному месту недалеко от Подгорска. К повышению и чинам он не стремился, и, когда ему предложили должность начальника линейной станции, он согласился. К тому же Овражное было коммерческой станцией, куда стекались грузы со всего района, а хлеба грузилось ежегодно не менее, чем в других местах. Аркадий Валерьянович подобрал сметливых и ловких весовщиков, станционные пакгаузы всегда находились в образцовом порядке, и доходы его ничуть не уменьшались.

Война пошатнула благосостояние Чарвинского, но Аркадий Валерьянович не унывал: он сидел на своем месте крепко и верил в наступление лучших времен.

Станислав иначе представлял себе свою карьеру. Должность отца, его нечистоплотные дела с весовщиками казались ему отвратительными. Будущее представлялось ему как просторная, уходящая далеко ввысь служебная лестница.

Откинувшись на спинку стула, Станислав курил длинную папиросу, гудел солидным мягким баском:

— Путевое хозяйство на наших дорогах, Антипа Григорьевич, ужасно запущено. Все работы производятся по старинке: кирка, молоток, лопата — вот и вся техника. Варварство, дикость! Шпалы не меняются в срок, крушения учащаются. А почитайте заграничные журналы, особенно американские! Чего там достигли, вы и представить себе не можете! Все процессы путевого ремонта механизированы. Рихтовка пути, подъемка, смена шпал и рельсов — все производится машинами, комбинированным способом. Минимум рабочей силы и максимум объема работ! На наших дорогах только начинают за это браться. Но я уверен — у нас еще сто лет не будет путеукладчиков и автоблокировки, и наши поезда будут отправляться по телеграфному соглашению, ползти черепашьим шагом с березовыми вениками впереди паровоза.

Поглаживая бородку, Антипа Григорьевич вежливо слушал молодого инженера, но в старческих выцветших глазах светились острая усмешка и недоверие.

— Я, знаете ли, хочу внести в управление дороги несколько проектов по механизации путевых работ, — продолжал Чарвинский. — Например, по сплошной смене шпал и рельсов. Это будет настоящий переворот в железнодорожном ремонте.

Антипа Григорьевич пробормотал:

— Гм… На то вы и инженер, чтобы перевороты делать да проекты выдумывать. Авось, и нам, старикам, легче станет работать.

— Да, уважаемый Антипа Григорьевич, одной практики мало. За технику пора и вам, старикам, браться. Мы должны сравняться с Европой по оборудованию железных дорог.

Антипа Григорьевич молчал. Чай в стаканах остывал. Самовар мирно мурлыкал на столе.

— Кто там приходил? — спросила Валентина Андреевна вошедшую Зину.

— Тетя, ты же знаешь… — ответила Зина и почти с ненавистью посмотрела на Станислава.

— Надеюсь, ты сказала ему, чтобы он больше не приходил к нам. Я запрещаю, — внушительно проговорила Валентина Андреевна и с укором посмотрела на племянницу. — Прошлый раз я приютила его из жалости, а он, видишь ли, становится назойливым. И вообще должна тебе сказать: он тебе не ровня…

Зина вспыхнула.

— Успокойся, тетя, я от твоего имени уже сказала ему… Но ты не запретишь мне разговаривать, с кем я хочу.

Зина нервно теребила кончики кос. Лицо ее горело, налитые слезами глаза негодующе блестели.

Валентина Андреевна с деланным ужасом смотрела на девушку.

— Зина, что это значит? — сдержанно и сурово произнесла она. — Что за тон?

— Не примечаю ничего плохого, свояченка, — выслушав несвязный рассказ дочери, пожал плечами Антипа Григорьевич. — Ежели тут не кавалерничанье (при этом слове Зина залилась румянцем до самых ушей), то что ж… Пусть разговаривает.

— Я не могу, Антип. Этот мальчик уже сидел в жандармском отделении. И его били жандармы.

— Зинка, верно это? — нахмурился Антипа Григорьевич.

— Да, папа… Он…

Антипа Григорьевич перебил:

— Тогда не сметь. С шарлатанами не позволю… Что же это ты, дочка?

Зина умоляюще смотрела на отца. Антипа Григорьевич ворчал.

— Однако, Фомы Гавриловича сын… Каков, а? Обязательно скажу Фоме.

— Папа, он не виноват…

— Молчи, коза! — прикрикнул Антипа Григорьевич.

— Ничего себе мальчуган, если уже познакомился с жандармским отделением, — хихикнул Станислав. — Думаю, Антипа Григорьевич, в этой дружбе ничего нет страшного… Однако предмет ваших романтических увлечений, Зина, не совсем удачен… Я давно собирался предупредить вас.

Зина гневно взглянула на Станислава и ушла в свою комнату. Валентина Андреевна возмущенно покачала головой.

— Вот, Антип! Как видишь, капризна и упряма удивительно. Ох, уж эта мне теперешняя молодежь… Не знаешь, с какой стороны к ней подойти. Уверяю вас, Станислав Аркадьевич, это у нее детское, от доброго, чистого сердца.

— Учится-то она у меня молодцом. Ты-то ее, Валентина, в барыньки меньше производи. Насчет всяких уличных друзей — справедливо, а так, насчет свободы, не особенно. Наша порода курская, по твердой земле ходить привычная. Так? Нам, чтоб и образованная была, и в грязь не боялась ступить. А ты, я примечаю, к нежностям ее приучаешь. Чтоб «ох да ах»! Этот квас не про нас, свояченка.