Георгий Шолохов-Синявский - Далекие огни

Ясенский притворно удивился:

— Не совсем понимаю вас, Август Эдуардович.

Штригер-Буйновский погрозил пальцем.

— Ну-ну, не скромничайте. Я говорю о вашем назначении, Владислав Казимирович.

Ясенский чуть склонил голову. Лицо его порозовело от удовольствия. Но он продолжал хитрить.

— Благодарю вас, Август Эдуардович. Но я боюсь, что придется настаивать на перемещении на Западную дорогу… мое имение на родине…

— Нет, нет, мы вас не отпустим. Применим к вам самую строгую меру принуждения, — шутливо погрозил Штригер-Буйновский. — И подумайте — там скоро будут немцы… Но они, немцы, не похожи на некоторых бывших немцев… хе-хе… которые с вами разговаривают в настоящую минуту и любят Россию не меньше русских.

— Работать рука об руку с вами для меня было бы большим удовольствием, — стараясь говорить как можно сдержанней, заметил Ясенский.

— О, я уверен, что мы скоро сошлись бы с вами в осуществлении некоторых планов, необходимых для процветания дороги, — задумчиво сказал Штригер-Буйновский.

Они подошли к дому.

— Кстати, что вы думаете о последних событиях на дороге? — вдруг спросил он.

Застигнутый вопросом врасплох, Ясенский молчал. Август Эдуардович взял его под руку.

— Будем откровенны, Владислав Казимирович. Вы знаете, о чем я говорю…

— Многое внушает мне тревогу, — печально сказал Ясенский.

— Вот видите. И не будем закрывать глаза на подлинное положение вещей… Все идет к черту. Состояние железных дорог ухудшается с каждым днем. И посади в управление десять начальников, они окажутся в таком же положении, как и мы с вами… Да, да, любезный Владислав Казимирович. Россия катится в пропасть. Ее толкают и сверху, и снизу, а мы, честные специалисты и созидатели ее богатств, пытаемся спасти ее. Сверху ее толкают обожаемый монарх, придворная распутная клика, снизу — вот эти молодчики, которых я сегодня выгнал из вагона. Что хуже? И то, и другое… События усложняются. И нам придется их распутывать. Мы накануне больших потрясений. И если сейчас опустим руки, они, эти наши работнички, перетряхнут государственную машину и раздавят нас заодно с царем, царицей, Распутиным и господином Штюрмером. Что делать? Ответ, по-моему, ясен. Хотя мы и должны держать на запасных путях наготове некоторые успокоительные штучки для наших пролетариев, но надо иметь в виду — эти люди и помогут нам сменить сгнившую крышу нашего сарая…

Лицо Ясенского, по мере того как он слушал начальника дороги, светлело. Когда Штригер-Буйновский умолк, он почтительно заметил:

— Я с радостью узнаю, дорогой Август Эдуардович, что мы с вами стоим на одной платформе.

— А я давно чувствовал в вас единомышленника, — отдуваясь, сказал Август Эдуардович. — Очень приятно.

— Если я пригожусь вам… — начал было Ясенский, но Август Эдуардович мягко перебил его, беря под руку:

— Вы уже пригодились… А с моей стороны вы всегда найдете поддержку… Кстати, этот ваш Синебрюхов — острая заноза. Очень не глуп — и симпатичен уже потому, что имеет убеждения… Я, знаете, нарочно этак накричал на него.

Ясенский удивленно взглянул на начальника дороги.

— Вы думаете, Синебрюхов просто либеральничает и подлаживается к рабочим?

— Нет, не думаю. Мы дали Дубинскому сграбастать его вместе с этими черномазыми. Пожалуй, сегодня он нам вреден, а завтра… Таких, знаете, надо прощупывать и переманивать на нашу сторону. А потом Синебрюхов перетащит к нам и наиболее податливых интеллигентных пролетариев…

— Вы собираетесь освободить Синебрюхова? — осторожно спросил Ясенский.

— Да… Во всяком случае мы долго взаперти держать его не позволим.

— Но ведь Синебрюхов очень опасен… Это ярый социал-демократ… Чуть ли не большевик!.. — воскликнул Ясенский. — Сегодня он полностью раскрыл свое лицо!

— Ну и что же? — усмехнулся Штригер-Буйновский. — Иногда не плохо пройтись под чужим знаменем. А потом… потом… мы сметем синебрюховых вместе с их черномазыми.

Ясенский с затаенным восхищением ловил каждое слово шефа, перед ним раскрывались его собственная программа, его собственный путь — может быть, еще более определенно и четко:

— Мы пойдем на большее, — пыхтя, продолжал Штригер-Буйновский. — Нам нужны сейчас профессиональные союзы. Наши союзы, во главе которых стояли бы наши люди, а не черномазые… Только в этом случае мы победим. А иначе победят они…

Август Эдуардович и Ясенский под руку вошли в дом.

Предзимние быстрые сумерки надвигались на Подгорск. Не было еще и пяти часов, а улицы и станция уже одевались тяжелой тьмой, и скудные огни газовых и керосиновых фонарей не могли осилить ее, тьма хоронила под собой все живое, как черная могильная земля.

В железнодорожный балаган-театришко стекались люди. Они шли мрачные, согбенные какими-то невеселыми думами. Шла молодежь, шли старики, женщины. Зрительный зал был давным-давно полон, а народ все прибывал, грудился у дверей. Толпа женщин, оживленно переговариваясь, запрудила небольшую, вымощенную булыжником площадку перед парадным входом дощатого здания. Площадку со всех сторон оцепили жандармы; они стояли и у дверей, пристально вглядываясь в лица рабочих, отгоняя подозрительных. Рабочие, стиснув зубы, пряча хмурые взгляды, проходили мимо жандармов.

Как только к театру подкатила коляска, где ехал начальник дороги с Ясенским, женщины гурьбой повалили к ней, оттесняя стражу. Напрасно жандармы старались сдерживать их; женщины, сердито гомоня, обступили коляску.

Штригер-Буйновский, поддерживаемый двумя чиновниками, огромный и грузный, сошел с коляски, и сразу живая стена встала вокруг него. При бледном свете фонарей лица женщин выглядели мрачными и неподвижными, точно высеченными из бурого камня. Глаза их сверкали из темноты; сумрак скрадывал пределы толпы, и она казалась более многочисленной, чем на самом деле.

Некоторое время жены рабочих, перешептываясь и толкая друг дружку локтями, с суровым любопытством смотрели на Августа Эдуардовича и его свиту.

— Эй, разойдись! Пропусти! — крикнул кто-то из жандармов, стараясь протиснуться через толпу. Но женщины подняли такой визг, что Ясенский, морщась, закрыл ладонями уши.

— Оставьте их! — повелительно и резко крикнул жандармам Август Эдуардович. — Что вам нужно, женщины?

Голос его, хриплый и властный, сразу усмирил толпу. Женщины, стоящие впереди, с некоторой опаской смотрели на начальника.

Широкоплечий, с выпирающим вперед животом, Штригер-Буйновский стоял на коротких массивных ногах, как монумент. Шеи у него не было: большая голова торчала, как шар, прямо между крутых плеч. На белом тестоподобном лице застыло выражение ленивого высокомерия.