Зигмунд Скуиньш - Внуки Колумба

«Она ждала меня, а я даже не посмотрел на нее. Виноват я, и только я. Никто другой!» Липст огляделся по сторонам. Неподалеку виднелась телефонная будка. В три прыжка Липст был возле нее. В следующий миг он уже набирал номер Юдите. Палец сорвался и не довел диск до упора. Надо набирать еще раз.

Гудок. Гудок. Гудок.

— Алло…

«Это ее голос. Это голос Юдите. Теперь надо говорить».

— Юдите, я чудовище…

В трубке послышался тихий смех.

— Ты уже спала, Юдите?

— Нет. Я ведь знала, что ты позвонишь.

— Знала?

— Да, я ждала.

— Юдите… Иногда у меня бывают заскоки. Тут я ничего не могу поделать… Я исправлюсь… Ты слышишь?

— Я уже все забыла. О чем ты говоришь?

Липст вздохнул.

— Хорошо, — сказал он. — Не будем вспоминать. Никогда. Что ты сейчас делаешь?

— Убираю платье. Немножко запачкалось, наверно, придется нести в чистку. Брр! Мне холодно в передней.

— Ты не сердишься?

Она засмеялась.

— Ну, скажи: «Я на тебя не сержусь».

— Я на тебя не сержусь.

— И в среду мы снова встретимся?

— Почему же нет?

— Там же, где всегда?

— Конечно.

— Спокойной ночи, Юдите!

Липст повесил трубку. Он еще постоял, прижавшись головой к холодному металлу аппарата, затем вышел из будки и глубоко-глубоко вздохнул.

Какая чудесная ночь! Улица сверкает тысячами радостных огней. Переливаются световые рекламы. Над крышами домов встает волшебная луна. В витрине магазина улыбается красивая девушка в модном платье.

3 апреля 1940 года было для Липста знаменательной датой — в этот день он появился на свет. Сразу же Липст обнаружил и нетерпеливую натуру — вопреки всем расчетам его появление состоялось на две недели раньше первоначально намеченного срока. Это, казалось бы, незначительное арифметическое отклонение едва не стоило Липсту жизни.

Он родился в машине «Скорой помощи» по дороге к Первой городской больнице. Хилый краснокожий младенец вызывал большие сомнения у медиков касательно его дальнейшего существования на белом свете. Только родители ни на минуту не теряли уверенности, что сын будет жить. Он должен был жить! Маргриете Тилцен шел уже сорок второй год, и она отлично понимала, что Липст не только ее первый, но и последний ребенок.

О начальном периоде своей жизни у Липста, естественно, никаких воспоминаний не сохранилось, все это он узнал гораздо позднее. Собственные воспоминания Липста начинались со времен эвакуации. Он с матерью жил в деревеньке, затерянной в снегах Кировской области: маленькое оконце в шесть стеклышек, за ним белая равнина. На ногах у Липста валенки, громадные, как корабли, ходить в них он не может — поковыляет, поковыляет и падает… Липст прекрасно помнит долгое путешествие обратно в Латвию весной сорок пятого года: звон станционного колокола, встречные эшелоны с войсками, радостные лица, нескончаемые песни и пляски, цветы, воткнутые прямо в стволы пушек, слезы матери…

Липсту всегда казалось, что время движется слишком медленно. Он жил вечным ожиданием: «Когда вырасту большой…» На дворе Липст был самым маленьким и потому никак не мог дождаться, когда у него, наконец, будет достаточно сил, чтобы отплатить обидчикам. Летом он нетерпеливо ждал школьных занятий, а как только садился за книжки, сразу начинал ждать зимних каникул. Потом ждал лета, а потом — снова осень, школу.

С годами многое изменялось. На месте уже достигнутых целей у голубого горизонта будущего возникали все новые и новые. И все, что делал Липст теперь, казалось лишь маленьким разбегом перед чем-то большим и значительным, что наступит когда-нибудь позднее.

Из хилого мальчугана Липст давно уже вытянулся в стройного юношу, но это старое: «Когда вырасту большим…» — по-прежнему таилось где-то в глубине сознания. С нетерпением он ожидал восемнадцатый день рождения — день, когда должна была рухнуть стена, которая официально отгораживала от «больших». Липста всякий раз коробило, когда мастер после шести часов работы подходил и говорил ему:

— Теперь ступай домой.

В его ушах это звучало иначе:

«Теперь, сынок, иди-ка ты спать! Мал еще…» — «Почему другие еще не ложатся?» — «Другие — взрослые…»

Липст воспринимал это как обиду. Он чувствовал в себе достаточно сил, чтобы сунуть головой в мешок многих из тех, кто обзывал его мальчишкой. Как и многие его ровесники, он считал молодость несчастьем и охотно украл бы для себя несколько лишних лет. Всего несколько, чтобы сравняться с Казисом или Робисом. Ну хотя бы два года, чтобы ему исполнилось столько же, сколько Юдите, — двадцать!

Однако годы не спешили к нему. Прожитые дни падали в чашу вечности редкими каплями, словно им и дела не было до жажды Липста.

И, наконец, долгожданный день настал! Проснувшись утром, Липст увидел на столе подарок матери и снова закрыл глаза, чтобы ненадолго предаться раздумьям: «Сегодня мне стукнуло восемнадцать! Это уже кое-что значит. Обычное серое утро… А мне оно распахивает ворота в большой, настоящий мир! Ближе к Юдите! Ближе к тому, что суждено свершить. Что это будет? Этого я в данный момент сказать себе не могу. Ничего, я еще найду великую цель. И тогда… тогда, Юдите, начнется настоящая жизнь. Вот тогда ты увидишь…»

Липст выпрыгнул из постели на середину комнаты и раскинул руки. Это было утро его восемнадцатого дня рождения.

Угис встретился с Липстом у раздевалки. От растерянности Сперлинь молча развел руками и заморгал.

— С ума сойти, — сказал он, — ну, прямо с ума сойти! Забыл дома!

— Что забыл?

— Подарок! Вчера вечером завернул в бумагу, положил на стол, чтоб был под рукой, а утром проспал и дунул бегом… Ну, так хоть поздравляю тебя со знаменательной датой!

— Ах, вон ты про что! — Липст сделал небрежный жест рукой. — Нашел из-за чего расстраиваться. Что нового?

— Новостей по горло, — Угис иллюстрировал их количество соответствующим жестом. — Знаешь, кто будет вместо Крускопа? Робис!

— Старая костяная пила просидит здесь еще десять лет. Говорили, уйдет еще с первого.

Угис затряс головой.

— Из надежных источников: сегодня Крускоп последний день на заводе!

Угис осекся на полуслове и, не в силах сдержать улыбку, прикусил губу. Он старался сделать вид, будто ничего не произошло, однако ведь ясно, что со своего места Угис заметил какой-то подвох, замышляемый за спиной Липста. Тот хотел оглянуться, но опоздал. Его уже усадили на стул. Лес рук подкидывал его вместе со стулом к потолку, ловил и подбрасывал снова.

— Ура! Да здравствует новорожденный! Ура! Ура! Ура!

— Хватит! Ну, хватит же, — пытался вырваться Липст. — Лампу не разбейте! Не пробейте мной потолок!

Восторженные поздравители подкидывают Липста еще выше. На вожделенную твердь пола он возвращается взболтанный, как молочный коктейль.