Зигмунд Скуиньш - Внуки Колумба

В отличие от других цехов, где работа стихала постепенно, в сборочном она обрывалась внезапно. Конвейер прекращал бег, как резко заторможенный автомобиль. Вместо визга тормозов гудела сирена. И сразу слышались все звуки, незаметные во время работы: тихо пели вентиляторы, стучали по асфальтовому полу каблуки, скрипели двери. Наскоро прибрав рабочие места, люди устремлялись в раздевалку. Цех быстро пустел и стихал, как театральный зал после спектакля.

Угис стремглав умчался на дополнительную консультацию по алгебре. Крамкулан с особой тщательностью и терпением укладывал оставшиеся детали, пока Клара нагляделась в зеркало и намазала губы. Ия ушла вместе с Вией. Робис немного задержался.

Липст вспомнил, как Крускоп впервые втолкнул его в цех словно слепого щенка. Тогда Липста больше всего поразил яркий свет и специфический запах. Липст окинул взглядом помещение — неужели здесь было так светло? Вроде бы ничего особенного. Липст принюхался — никакого специфического запаха он тоже не ощутил. Все здесь давно стало близким и милым, как лицо матери. Мы уже не видим, красиво оно или некрасиво, не замечаем, прибавилось ли на лбу морщин или их все столько же.

Липст не торопился. Он вытер руки и заметил, что остался в цехе последним. Волна голосов и шума из раздевалки уплывала все дальше, дошла до лестницы, схлынула во двор и покатилась к воротам. А в цехе тишина, слышно, как пролетает муха.

«Словно в летний полдень в лесу», — подумал Липст и вдруг вздрогнул. В нескольких шагах от него стоял Крускоп!

«Аптекарь»… Старый живодер… Плешивый дьявол… У Липста мурашки пробежали по спине. Затаив дыхание он с перепугу пятился подальше от такого соседства, пока мастер его не заметил.

Нет, это был не тот Крускоп, которого знал Липст. Внешнее сходство не могло заслонить разительного отличия, которое он видел все отчетливее. Этот Крускоп был немощным, сгорбившимся старичком с поникшей головой. Одной рукой он прижимал к груди рыболовные принадлежности и увядшие тюльпаны, под мышкой зажата злополучная книга. Другая рука с растопыренными пальцами словно ощупывала умолкшие моторы, замерший конвейер, потолок и стены, окна и пол. Глаза он зажмурил, и потому лицо и лоб стянуло множество морщин, и все же из-под дряблых век пробивались слезы, катились по щекам и падали на цветы, на обложку книги.

Каким старым выглядел сейчас Крускоп! Как желта и прозрачна его кожа! И тощая шея — как предательски вздрагивает она в слишком просторном вороте рубахи!..

Раньше Липст всего этого не замечал. Ему и в голову не приходило, что и у Крускопа иногда может болеть сердце, что у «аптекаря» может быть тяжело на душе.

В груди Липста что-то сдвинулось с привычного места и распалось. Он почувствовал себя виноватым, ему было жаль Крускопа. Вся неприязнь к мастеру — сущий вздор. Глупое ребячество!

С громким лязгом со штабеля свалился грязевой щиток. Липст машинально посмотрел на пол и, когда поднимал взгляд, встретился глазами с Крускопом. Он и мастер стояли друг против друга, одни во всем громадном цехе, в безмолвной тишине.

«Хоть бы он отругал меня, что ли, — подумал Липст, — хоть отругал бы на чем свет стоит, как никогда раньше не ругал».

Но Крускоп достал носовой платок, высморкался, вытер щеки и ничего не сказал.

— Вы домой? — услышал Липст свой голос. Он показался ему чужим и нелепым. И вопрос тоже был нелепый.

— Домой? — Крускоп не спешил с ответом. — В постель… Дом у меня был тут.

Липст опустил голову.

— А ты-то чего в пол уставился? Ты завтра опять будешь расхаживать здесь! — Крускоп сердито притопнул ногой.

На книге — сырое пятно. Крускоп забарабанил пальцами по влажному переплету, затем повернул книжку сухой стороной наружу.

— Еще годик-другой я бы поработал, — сказал он, — да астма у меня. Заела совсем…

— Вам полечиться бы. Может, в больницу надо…

— Ты меня не учи. Я и сам знаю, что мне делать. Вы, молодые, больно умны стали. Все вам кажется легко и просто… Другой раз прямо зло берет…

— Мне очень жаль.

— А чего тебе жалеть-то? Это мне жаль. Я, когда молодой был, мастеру сапоги чистил и плевки за ним подтирал.

— Вам отдохнуть надо. Вы это заслужили.

— Что значит отдыхать, если не надо больше работать?

— Вы еще будете работать. У вас почетный пропуск. Можете каждый день приходить.

— Приходить и у других под ногами мешаться. Нет, я теперь стану рыбку удить.

Крускоп смолк. Рука с удочкой опускалась, будто тонкая бамбуковая трость становилась с каждой минутой все тяжелее.

Тишина. Хриплое дыхание Крускопа. За окном щебечут птицы. На дворе рычат моторы автомобилей, трещат мотоциклы. Беспечный тенорок заводит:

Крускоп встрепенулся.

— А ты чего домой не идешь? — он сердито посмотрел на Липста и опять стал старым «аптекарем». — Ты чего тут стоишь? У самого день рождения.

— Я уже иду, — Липсту хотелось сказать старику что-то очень теплое, сердечное, но он почувствовал, что момент упущен, и, возможно, навсегда.

Мастер удалялся тихими, осторожными шагами, и казалось, подметки его ботинок нежно целовали дочерна замасленный пол цеха. Видно, крепко сроднились они друг с другом — черный асфальтовый пол и старый Крускоп, который, наверно, не пожелал бы себе иного надгробья, чем кусок этого асфальта.

У Липста защемило в груди. «Старый, славный «аптекарь», — подумалось ему. — Каково будет мне, когда через много лет и я должен буду уходить отсюда? Неужели и я заплачу тоже? — Липст огляделся вокруг. — Я. бы и сейчас, наверно, разревелся…»

Липст пошел вслед за Крускопом. Казалось, что и его уже связывают с черным полом цеха какие-то таинственные неразрывные узы. Ему предстояло сюда возвращаться изо дня в день. Завтра и послезавтра, всегда. Волшебный пол, который вбирал в себя каждый трудовой шаг, исподволь и незаметно заставлял полюбить себя и под конец предъявлял человеку всю его жизнь, словно вексель, и говорил: «Ты мой!»

«А ведь пришел я сюда вроде бы невзначай, — думал Липст. — Чтобы заработать на модное пальто, на велюровую шляпу…»

Часы показывали двадцать минут восьмого. Юдите все еще не было.

«На следующем троллейбусе она обязательно приедет», — решил Липст и, коротая время, еще раз отсчитал девяносто семь шагов до толстой афишной тумбы.

Солнце опустилось за крыши домов, но приятное тепло дня не хотело покидать город. Небо еще светилось прозрачной, легкой голубизной. Улицы полны шумного народа. Одни по привычке еще кутаются в шубы и зимние шапки. Другие уже переоделись в светлые плащи и ходят с непокрытой головой. Ядреный весенний воздух, точно проворный кот, залезал на самые сумрачные чердаки и, казалось, всем что-то сулил.