Георгий Шошмин - Возвращение в жизнь

Безуспешно толкнувшись еще в несколько мест, он убедился в опасной правоте Асиных предсказаний. Вот так легко можно оказаться и за бортом жизни. И он с еще бóльшим упорством продолжал бегать под дождем, искать работу.

Наблюдая за мужем, Ася заметила матери:

— Можно, видно, держаться и не пить, если не распускать себя...

С большим трудом Виктор Дмитриевич устроился в оркестр радиокомитета. Самолюбие его возмущалось. Еще бы! Этот оркестр играл с ним, когда он выступал в концертах солистом. А теперь Виктор Дмитриевич сидел здесь за третьим пультом второй скрипки, рядом с мальчишкой, только что выскочившим из музыкального училища. Он сам удивлялся, как ему удалось подавить самолюбие. Наверно, лишь от сознания безвыходности своего положения.

Начав играть в оркестре, Виктор Дмитриевич старался заглушить привычную тягу к водке.

Проходя мимо буфетов и преодолевая желание нырнуть в заманчиво приоткрытую дверь, он держался вызывающе прямо, непреклонно отворачивал голову. Но потом безотчетно замедлял шаг и в замешательстве невольно оглядывался, жадно смотрел на выставленные в витринах бутылки. За широкими стеклами, бугристыми от водяных натеков, виднелись изломанные люди со стаканами и кружками. Во рту пересыхало от соблазна. Да еще и эта чертова невская сырость! Сами собой руки опускались в карманы, торопливо пересчитывали деньги. Но угроза снова быть выгнанным с работы — останавливала. Он прибавлял шагу и спешил домой.

Виктор Дмитриевич решил доказать себе, что он — сильнее привычки. Не поддаваться ей! Полное отрешение от соблазнов! Никаких встреч с Черновым! Он испытывал удовлетворение и даже гордость от своей стойкости.

Дома снова стал слышен его всегдашний довольный смех. Как жизненно необходимое, появилась потребность в творческой работе. Когда удавалось написать, Виктор Дмитриевич радовался, думал о будущем исполнении вещи, чувствовал себя снова приобщающимся к жизни, и поздним вечером, в приподнятом настроении, выходил во двор — послушать, как шуршат сухими листьями старые тополя.

Морозный ветер высушивал мокрую осеннюю землю. Пахло почему-то яблоками и свежестью близкого снега. Дождей уже не было. Стихал ветер, умолкали тополя. Наступала полная тишина. Мир становился шире. Виктор Дмитриевич снова понимал Асю, для которой жизнь каждый день была связана с этой вот широтой, с далекими городами, где тоже живут люди, любят, строят и, может быть, сейчас тоже сидят на крыльце и думают о других людях, о мире. Эти чувства почти ложились на музыку. Не ощущая других сердец, нельзя создать ничего большого, значительного. Одно лишь собственное сердце — слишком слабый источник для творчества.

Дома жизнь входила в нормальную колею. Восстанавливался нарушенный покой. В семью возвращалось что-то радостное, прежнее. Миновали дни, полные опасений.

С детской веселостью встретила Ася зиму.

Звон подмерзшей земли. Снег, снег... Первый снег! Легкий, пушистый. Но по этому снегу лыжники бегают еще без лыж. Растянувшейся цепочкой они делают долгие пробежки вокруг гребной базы; усиленно взмахивая локтями, отрабатывают дыхание.

От снега на Крестовском все сразу стало белым-бело. Ася потянула Виктора играть в снежки. Сдавливая в мокрых, покрасневших ладонях холодный снежный ком, она кричала:

— Вот как хорошо!.. Держись!.. Держись, держись!..

Получив деньги, Виктор Дмитриевич пригласил нескольких музыкантов, с которыми успел за это время сойтись поближе, отметить его вступление в оркестр. Ну как обойдешь такой обычай! Товарищи еще скажут: «Скупой, не компанейский».

Страдая утром головной болью и не в силах противиться страшному искушению, по пути на работу он забежал опохмелиться. А к вечеру — напился.

Начав пить с радости по поводу вступления в оркестр, на четвертый день, проклиная свою слабость и никчемность, он одиноко пил уже с горя: его уволили.

Снова начались поиски места, неприятные разговоры дома, встречи с Аркадием Черновым, сочувственно разглагольствовавшим о том, что в наше время администраторы неспособны понимать артистичную душу и истинный талант, поездки к дяде Коле, где можно было всласть пожаловаться на свою несчастливую жизнь.

Не найдя ничего подходящего, Виктор без раздумий согласился играть в ресторане Витебского вокзала, — пока хоть это, а после подыщется место и получше.

Как-то вечером разгулявшийся морской капитан привязался с требованием исполнить соло — что-нибудь цыганское. Виктор Дмитриевич был уже изрядно пьян, играть отказался. Капитан начал совать ему затертую, промасленную десятку. Тот оттолкнул его руку, вскочил и, взбешенный, закричал на весь зал:

— Что вы суете? Вы знаете, кто я?.. Знаете, кто я?.. Немного раньше вы бы не достали билетов на мой концерт! А вы суете мне... Подавитесь своей десяткой!

— Какое право имеешь, пиликальщик, оскорблять советские деньги? — заревел дюжий капитан. Вытащив из карманов все документы, какие только были при нем, и суя их под нос опешившему официанту, он требовал жалобную книгу, вызывал милиционера.

Начался скандал...

По выскобленным, оголенным тротуарам ветер мел снежную пыль. Держа под мышкой футляр со скрипкой, Виктор Дмитриевич, уже опомнившись, неохотно и боязливо шел ночью домой. Что сказать?... Опять оказался без дела, сел на иждивение жены...

Накануне нового, пятьдесят первого года было опубликовано постановление о строительстве Волго-Дона. Проектные работы по Задонску ускорились. Асе предложили интересную командировку в район строительства, но она отказалась, опасаясь оставить мужа.

Для Задонска Ася проектировала большую школу — город будет все время расти, — и, сидя над проектом, задумывалась: может быть, им с Виктором нужен был ребенок? Когда Виктор начал пить, Ася сама стала бояться мысли о ребенке. А ведь дети могли бы, наверно, остепенить Виктора, сдержать его, привязать к дому, заставить почувствовать большую ответственность перед семьей. Но теперь рассуждать об этом нечего.

Сейчас Ася хотела попробовать терпением и добротой сделать до конца все, что только от нее зависело, чтобы Виктор снова стал человеком.

Ледяная сырость гнилой зимы. Дождь, снег, мороз, ветер. Опять дождь, вперемешку со снегом. Серые, сонные дни. Тоска, тоска... Она совсем не оставляла Асю. Вся радость и утешение только в работе.

Виктор никуда не устраивался. Случайно удавалось ему заменить где-нибудь на несколько дней заболевшего или уехавшего скрипача. Иногда он играл в гастролирующих театрах, получая по пятьдесят — семьдесят рублей за вечер. Потом снова бездельничал, пропадал в буфетах, пил с Черновым, бывал у дяди Коли.

В дни просветлений, когда он все-таки еще работал, он признавался себе, что Ася является для него сдерживающим началом. Если бы не она, он бы уже наверно совсем спился и стал подзаборником. А так — бывают просветы.