Георгий Шошмин - Возвращение в жизнь

— Не лги хоть сейчас. Ты пойдешь искать, где бы выпить... Ну, пойдем домой, Виктор.

Боясь поддаться на зов жены, Виктор Дмитриевич грубо отказался:

— Не пойду! Нечего делать мне там, где отбирают инструмент, без которого я не могу жить и которым добываю хлеб! — Он круто повернулся и, не оглядываясь, побежал.

Ася осталась стоять на углу со скрипкой в руках. Все чувства сплетались в одно общее ощущение неизбывного горя и испорченной, искалеченной жизни.

Осень и зиму Виктор Дмитриевич устраивался в разные оркестры и всюду держался до первых денег. Каждый раз, когда он начинал работать, у Аси загоралась робкая надежда, что, может, теперь-то уж все изменится. Но надежда эта быстро угасала.

Вся зима прошла в мучениях, тревогах, опасениях за будущее. Виктор Дмитриевич убеждал, что если бы не играл по ресторанам, а смог устроиться на серьезную работу, то не пил бы. Но его уже никуда не хотели брать. Не держали даже и в ресторанах.

Смотреть на него порою было противно, но Ася снова прощала. Сердцем не всегда распорядишься. А в сердце — был Виктор, хотя и не за что, казалось бы, любить его теперь.

Асе опять предложили командировку в район строительства Волго-Дона, и на этот раз она согласилась. Пусть Виктор побудет один.

На вокзале, уже перед самым отходом поезда, он сказал ей:

— Возвращайся скорее.

Ася засмеялась:

— Как вести себя будешь...

Он повторил, уже просительно:

— Возвращайся скорее.

В глазах его было так много неподдельной тоски, что Ася в эту минуту даже пожалела, что согласилась ехать.

Ася собиралась на концерт, с минуты на минуту поджидая Виктора. Но как ни спешила, все у нее, будто нарочно, выходило медленно. То, сидя перед зеркалом, она рассматривала свое изменившееся лицо — кожа на щеках загрубела от степных ветров, но зато появился румянец и лицо стало веселее, — то, доставая туфли или выбирая чулки, она просто опускала вдруг руки и оглядывала комнату, где сейчас все казалось ей особенно милым, как всегда после отлучки из дому.

Через полчаса приехал с билетами Виктор, и Ася радовалась еще больше, видя его совсем трезвым, любящим, нежным.

— Ты ухаживаешь за мной совсем как за невестой...

Во время отсутствия жены, тоскуя по ней, Виктор Дмитриевич держался. Возвратившись из командировки, Ася настояла, чтобы Виктор непременно был чем-то занят. Любая работа хоть как-то дисциплинировала его.

В конце зимы Вадим устроил его переписчиком оркестровых партий для оперного театра. Виктор Дмитриевич горячо ухватился за это дело. Он быстро и красиво писал ноты, и заказчики оставались довольны. Потом он получил работу по оркестровке для военного ансамбля, где его хорошо знали и хотели поддержать. Приободренный, он быстро набил руку и начал оркестровать для эстрады новые песни из кинофильмов. Это не требовало от него особых усилий. Оркестровал он почти механически, так же, как писал ноты. На все эти занятия Виктор Дмитриевич смотрел как на временные. Надо поправить денежные дела и браться за главное. Иногда, возбужденный рассказами Аси о ее поездке, о размахе строительства, о широком мире, он откладывал оркестровку и принимался за незаконченные вещи.

Ася и Прасковья Степановна не могли нарадоваться. Ася повеселела, стала поправляться, не жалела о перенесенных мучениях, — претерпеть можно все, чтобы снова наступили счастливые дни. Теперь-то должен быть конец всем бедам.

Днем уже начинались предвесенние оттепели. Солнце промывало оттаивающие окна, мокрые стекла весело блестели.

В воскресенье, после завтрака, Виктор Дмитриевич сел за пианино и сыграл короткую мелодию.

— Что это? — спросил он, опуская крышку и подходя к жене.

— Весна, весна, — засмеялась Ася.

— Слышишь?..

Вместе со струей свежего воздуха ворвался отрывистый, как стаккато, звон быстро падавших капель. Падая с тающих сосулек под крышей, капли ударялись о железный желоб около окна и радостно звенели, предвещая весну.

— Я сегодня рано поднялся, вышел во двор, и все утро слушал... а потом написал, пока ты спала... — Взяв с пианино исписанный быстрым почерком лист нотной бумаги, он протянул жене: — Когда допишу, это будет для тебя.

Вот такого Виктора Ася не могла не любить.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Не прошло и месяца, как Виктор Дмитриевич сорвался.

Пил он неделю. Несколько раз не ночевал дома или приводил какого-нибудь пьяного незнакомца, рассчитывая, что при чужих людях постесняются ругать. Пропив в субботу ночью последние деньги, к утру остался без копейки.

Часа два он ходил по улицам. Мозг работал вяло. Никакой возможности достать денег. Он решился на крайнее — продать пальто. Попробовал сдержать себя: продавать вещи — последнее дело. Но привычка была сильнее. Он обнаружил в своем пальто недостатки, которых раньше не замечал: слишком длинное, немодные подкладные плечи. Продать — даже к лучшему. Скорей сделаешь новое.

Доехав трамваем до толкучего рынка на Обводном канале, Виктор Дмитриевич сразу же попал в муравьиной густоты толпу. Поминутно наступали на ноги. Предлагали купить валенки, самодельные абажуры, дамские вышитые сорочки. Неотступно шагая сбоку, заросшие хмельные дядьки допытывались, нет ли мулине или цветной кожи для босоножек? Какие-то воровато оглядывавшиеся типы со свернутыми мешками и сумками под мышкой коротко спрашивали сквозь зубы: «Ничего нет?»

Подошел бледный, плосколицый мужчина с палкой. Он спросил:

— Полковничьей папахи нет? — Не дожидаясь ответа, стукнул палкой и стал приторговывать рядом парадную офицерскую шинель и кожаные перчатки.

Виктор Дмитриевич потолкался у самого входа, беспомощно и неумело выискивая, кому бы предложить пальто, и одновременно присматривая, что можно будет купить взамен. Ни на ком и ни на чем не остановившись, он с трудом выбрался обратно на Лиговку. Прислонился спиной к поручням перед витриной магазина. Что делать? Продавать? Неужели нельзя обойтись без этого? Ну как-нибудь пересилить себя...

Он совсем позабыл, а сейчас вдруг вспомнил, что уже миновал срок сдачи срочной оркестровки для военного ансамбля и нот в театр. Если сорвать — не простят. Но в таком состоянии какая работа? Дома опохмелиться не дадут. А надо немедленно «поправиться» и сейчас же ехать приниматься за дело.

Подхлестываемый этой мыслью, он вторично пробился на рынок, и опять бесполезно. Ему казалось, что по его виду и выражению лица все должны были догадаться, что он пришел продавать с себя пальто. Предложить же кому-нибудь сам он не осмеливался, А головная боль не затихала. Он готов был согласиться на что угодно, только бы достать денег.

Обшаривая еще раз все карманы, в часовом карманчике, в который не сообразил залезть раньше, он обнаружил несколько скомканных рублей. Сейчас же вернулся на Лиговку и спустился в расположенный в полуподвале темный и прохладный буфет. Взял пятьдесят граммов водки и стакан пива.