Георгий Шошмин - Возвращение в жизнь

Прислушиваясь к голосам мальчишек и слабому плеску волн от теплоходика, Виктор Дмитриевич думал, что хорошо было бы написать утреннюю песню счастливого человека, полную вот этого солнечного тепла, свежести и радости. Только для этого — самому надо быть счастливым.

Он опять вспоминал об Асе. Ему казалось, что, лишь потеряв, он ее по-настоящему полюбил.

Он знал причину всех своих несчастий, но пил в эти дни еще беспамятнее, заливая горе. В хмельном угаре, понапрасну истязая себя недолгим раскаянием, вспоминал семью, дом, и все в этих воспоминаниях было дорого. Хотелось увидеть Асю, поговорить с ней, до слез хотелось вернуться домой.

— Живи у меня сколько хочешь, — разрешил дядя Коля, сладко улыбаясь беззубой улыбкой и доставая из-под кровати старый плоский тюфяк. — Умру — еще и дворец свой в наследство оставлю. Пропьете с Валетом на поминках.

Брыкин лез обниматься, шумел:

— Без жены даже лучше. Сам себе хозяин. Живу вот один. Выгнал женку, и хорошо! — На тревожный вопрос о будущем он махнул рукой: — Меньше думай — больше проживешь. На первый случай буду брать на рынок. А там — сообразим...

Никакого другого выхода для себя Виктор Дмитриевич пока не видел. Он стал бывать с Брыкиным на рынке. Валентин перепродавал, а он, втиснувшись в круг покупателей, настойчиво торговался, набивая цену.

Увидев определение суда, Брыкин начал надоедливо подзуживать:

— Надо ж тебе барахло свое забрать... из-за принципа.

Виктор Дмитриевич долго отнекивался:

— Да у меня там почти ничего и нет.

— Как нет? — огорченно удивился Брыкин. — Все пропил уже? Быстро же ты... Тогда бери что осталось!

Поддавшись уговорам Брыкина и решив, что поездка за вещами — удобная и, может быть, единственная возможность увидеть Асю и поговорить с ней, даже против ее воли, Виктор Дмитриевич пошел на Крестовский.

— Зачем еще пожаловал? — недоуменно встретила его Прасковья Степановна. В ее взгляде ясно читалась недоговоренная мысль: оставишь ты нас в покое?

— Я пришел за вещами, — объявил Виктор Дмитриевич, стараясь говорить возможно мягче. Но требование его все равно прозвучало нагло.

Пристально оглядывая его, Прасковья Степановна с неохотой предложила зайти завтра, в воскресенье, часа в два — Ася будет дома.

В назначенное время, после поездки на рынок, он снова отправился за вещами. По дороге Брыкин угостил его — для храбрости. Выпив, он и в самом деле вроде бы осмелел. Подавляя робость и стыд и раззадоривая сам себя, заговорил с пьяной, отчаянной решимостью:

— Все у них потребую! Главное — скрипку и ноты. Старуха, конечно, не захочет ничего отдавать. Не имеет права! Пусть только попробует! Терять мне больше нечего, все уже потеряно. Не отдадут, я устрою им!..

Брыкин остался ожидать на углу, а Виктор Дмитриевич, взвинчивая себя и волнуясь еще больше, чем накануне, вошел в знакомый дворик. На этот раз он застал Асю дома. Она, видно, поджидала его и на прерывистый, нервный звонок сама открыла дверь. Ася была красиво причесана, одета в случайно уцелевшее в шкафу последнее хорошее платье, с брошкой, стягивающей строгий вырез воротника.

Он не думал, что все окажется так позорно. Лучше бы Ася скандалила, упорствовала, не отдавала вещей. Но она, без всякой вражды, а скорее с сочувствующим любопытством вглядываясь в его небритое, припухшее лицо, ни словом не заикнулась против.

Пьяная злость, еще несколько минут назад доведенная самовнушением чуть не до слепой ярости, сразу же отступила. Осталась лишь робкая просьба во взгляде да стыд. Лицо Виктора было таким жалким, что Ася не выдержала и отвернулась.

Она пододвинула Виктору стул и предложила сесть.

Неуверенной походкой он прошагал от двери к стулу. Молча сел, не зная, куда девать грязные руки с обломанными, черными ногтями.

Он испытывал странное ощущение: все вокруг было и своим и чужим. А что здесь чужое? С трудом он наконец понял. Чужое здесь — он сам.

Удивительно и больно было чувствовать себя чужим человеком в комнате, где по-родному все так привычно, что с закрытыми глазами легко можно пройти от двери до двери, не зацепив ни единого стула. А теперь вот уже нельзя взять без разрешения книгу из шкафа, нельзя встать и поправить салфетку, покрывающую ноты на пианино. В этой комнате он не вправе требовать, а может только просить.

Он провел рукой по затылку и почувствовал, как безобразно отросли давно не стриженные волосы.

Не ожидая просьбы, Ася сама сказала, что сейчас же готова собрать ему вещи, но лучше, если он зайдет за ними через полчаса.

Поднимаясь, он охотно согласился зайти позже. Дальше уже трудно было выдерживать настороженные взгляды Прасковьи Степановны, следившей, как ему казалось, чтобы он не украл чего. И потом — хотелось еще раз побыть в этой комнате, где все стало для него дороже, чем когда-либо.

Со спокойствием, стоившим ей огромного, даже со стороны заметного напряжения, Ася сообщила, что из его вещей, остались только две верхние рубашки, которые он не успел продать, летние светлые брюки, носки, старенькое белье и бритвенный прибор. И то, что она подробно перечислила все оставшиеся вещи, не позабыв и бритвенного прибора, было опять позорно. В этом доме, где ничего не делилось на мое и твое, он ни на что не имеет прав. Из нажитого вместе с Асей он пропил не только свое, но и Асино.

Случайно взглянув на стул между пианино и буфетом, он понял, почему она предложила зайти за вещами через полчаса. На стуле лежало его старенькое, тщательно выстиранное и отглаженное трикотажное белье с брошенным поверх мотком голубой штопки. Ничего не говоря, он собрался уходить.

— Может быть, пообедаешь? — предложила Ася, мягким движением рук поправляя скатерть. — Ты же, наверно, голоден?

— Нет, спасибо, я сыт, — чуть слышно отказался Виктор Дмитриевич, стараясь незаметно проглотить голодную слюну: все эти дни он пил, совсем не закусывая.

— Где же это тебя так сытно накормили? — уже по-доброму, как прежде, спросила Ася.

Ее неожиданно проскользнувшая улыбка, стремительный взлет почти по-мужски прямых бровей, глубокий голос — мгновенно отогнали от Виктора Дмитриевича тяжкую отчужденность, которую он испытывал. Снова все стало своим. Все, кроме Аси. Но казалось, сделай он несколько шагов вперед, склони голову, прижмись, крепко прижмись к теплому Асиному плечу — и все, что случилось, безвозвратно исчезнет, позабудется, как забывается на солнечном рассвете ночной кошмар. Тогда и Ася — вся, вся она — снова станет родной и близкой.

С прояснившимся лицом, почти задыхаясь, он сделал слабый шаг. вперед. Едва приоткрыв губы, будто и ей не хватало воздуха, Ася тоже шагнула навстречу. Но запах водки испугал ее. Она отшатнулась, сомкнула губы и отворила дверь, пропуская Виктора к выходу...