Георгий Шошмин - Возвращение в жизнь

Гнев Аси не гас сегодня так быстро, как всегда. Она не, могла говорить. Молчала и молчала. Но за ее молчанием теперь не угадывалось обычной, скрытой жалости к мужу. Она сидела молча, а он кричал и распалялся еще больше, и никак не мог унять себя. Он удивлялся, что жена не плачет. Ася угадала его мысль.

— Я даже плакать уже не могу. Все слезы выплакала за эти годы.,. Ты поймешь, Виктор. Но будет поздно.

Это неожиданно подействовало отрезвляюще. Он сразу же утих, обмяк и начал искать быстрого примирения.

— Прости меня. Это не я, это — водка, водка говорила, — твердил он, будто убеждая себя. Еще не понимая всего несчастья, а только угадывая его сердцем, он пытался отогнать дурные и печальные мысли. Надо сказать что-то хорошее, доброе, искреннее. Но таких слов не находилось. Он тер себе лоб и, запинаясь, повторял привычное: — Прости... прости...

Ася не отвечала на его слова. Он был поражен ее небывалым, стойким сопротивлением. Не подпуская его близко к себе, она сказала:

— Пойми, что ни ненавидеть тебя, ни простить — я уже не могу. И в этом — самое страшное. У меня тут, — скрещенными ладонями она приложила руки к груди, — совсем пусто. Если еще и оставалось что-нибудь к тебе, так теперь ты сам все убил.

То, что до этой минуты он ясно видел вокруг себя, разом вдруг отодвинулось, ушло куда-то далеко, словно в непроницаемый серый туман. Ася не любит? Этого он никак не ожидал. О том, что она может разлюбить, он никогда даже не думал.

— Вымойся и ложись спать. — Она сказала это так холодно, что ему показалось, будто голос ее дошел до него из бесконечной дали. — Приду завтра с работы, тогда решим, что нам практически делать.

Он шагнул к ней, но Ася поднялась. От быстрого и резкого движения старенький домашний халатик нечаянно распахнулся на ее груди. Смущенно взглянув на мужа, как на совсем чужого человека, она старательно и стыдливо запахнула халат. Виктор Дмитриевич мучительно запомнил этот жест, обидно подчеркнувший отчужденность жены.

Он безропотно вымылся. Ася дала ему чистое белье и отправила спать, а сама осталась в большой комнате. Не раздеваясь легла поверх одеяла, рядом с матерью. Она долго лежала не шевелясь и не засыпая, — болело сердце.

Виктор Дмитриевич догадывался, что Ася не спит. Ему хотелось вскочить, пойти к жене и честно попросить прощения. Но, наперекор этому желанию, глупая хмельная обида поднимала злобу: «Можно выпросить прощение, но нельзя выпросить любви. Так зачем идти? Не любит — значит развод, значит тебя вышвыривают на улицу. Ах, на улицу?!»

Растравленная этой мыслью, злость росла и уже доставляла необъяснимое наслаждение. Ему вдруг захотелось чем-нибудь жестоко отомстить и жене и теще. Приподнявшись на локтях, он пробормотал сонным голосом:

— Я еще покажу вам!

Но как и за что «покажет» он Асе и Прасковье Степановне, он не знал. Он опустил голову на подушку, и сразу все закружилось. От этого непроходящего безостановочного кружения поднималась тошнота, больно ломило в висках.

Ему представлялось, что он не мог уснуть очень долго. Но заснул он почти тотчас, — через несколько минут в большую комнату донесся его громкий, всхлипывающий храп.

Проснулся он рано, на рассвете. Переживая случившееся вчера, беззвучно двигал пересохшими губами, со смиренной улыбкой произносил покаянные слова, как бы вымаливая у жены прощение. Стыдясь открыть глаза, выжидал, когда Ася уйдет на работу, а Прасковья Степановна — в ломбард.

Вяло, еле поднимая руки к лицу, он умылся и попробовал выйти на воздух. Дверь оказалась запертой на ключ. Мгновенно всколыхнулась вчерашняя нерастраченная злость.

В голове шумело, путались какие-то бестолковые мысли. Сдавливая ладонями виски, он ходил по комнатам, слегка покачиваясь и слабыми ногами цепляясь за стулья. С трудом повернув наклоненную голову и держась одной рукой за кран, чтобы не упасть, напился холодной воды. Это только сильнее разожгло жажду. Он знал лишь одно средство хотя бы временно избавиться от неистовой жажды и слабости: стакан водки и кружка пива. Но для этого надо выйти на улицу.

В открытую форточку тянуло теплом. Над рекой таяла туманно-розовая утренняя дымка. Глотая пересохшим горлом слюну, Виктор Дмитриевич тоскливо смотрел в окно. Желание опохмелиться стало уже просто нестерпимым. Он еще раз напрасно попробовал открыть дверь... А если и удастся как-нибудь выбраться? В кармане — копеечная мелочь.

Оглядываясь и с пугливым вниманием прислушиваясь, не возвращается ли Прасковья Степановна,— он полез в шкаф, достал и надел последние две пары хорошего белья.

Открывая шкаф, он заметил несколько Асиных платьев. Не отдавая себе отчета, что он делает, сорвал платья с вешалок, скомкал их вместе и принялся заворачивать, — тут же на полке оказались большие листы бумаги. Это были афиши его концертов, сохраненные Асей. Завертывая платья, он с перекошенным лицом, будто разряжая свое вчерашнее чувство неудовлетворенной мести, озлобленно шептал:

— Вот теперь я покажу вам! Зачем ожидать, пока вы решите. Не умру без вас. Конец — значит, конец!

Кое-как, лишь бы прикрыть платья, он быстро свернул пакет и тут же, впопыхах, уронил его. Суетливыми руками снова завернул и побежал к окну. Нетерпеливо, ломая ногти, открыл шпингалеты. Распахнул внутреннюю раму, с треском разорвав еще не отклеенные после зимы ленты пересохшей бумаги. Рванул вторую раму. Держа в руках сверток, влез на подоконник. Не глядя под ноги, спрыгнул прямо в кусты сирени. Испугавшись треска веток, на минуту присел. Потом поднялся, притворил снаружи окно и стремительно побежал прочь...

На толкучке он сейчас же разыскал Брыкина, попросил его продать Асины платья.

— Ладно, — согласился Валентин. — Толкнем платья — и сразу отрываемся отсюда. А то вдруг жинка твоя в милицию заявит...

Вечером, совсем захмелевший, щекоча ему ухо жесткой бородой, Брыкин шептал:

— На жинку плюнь, Витька! Бабу всегда найдешь. Хочешь, я найду тебе? — с готовностью предложил он свои услуги, подмигивая и жирно улыбаясь. — Чего другого, а этого добра хватает!

— Выгонят — ко мне приходи. Всегда пожалуйста, — гостеприимно звал дядя Коля.

Денег, вырученных от продажи Асиных платьев и двух пар белья, хватило на несколько дней пьяной кутерьмы.

В тяжком похмелье пришел неизбежный вопрос — ну, и что дальше? Не оставаться же у дяди Коли.

Трезвея и мучась раскаянием, чувствуя, что теряет в жизни все точки опоры, Виктор Дмитриевич не представлял, как вернется домой. Один выход: набраться мужества и, как угодно, вымолить прощение. Должны же простить и на этот раз. Надо только попросить как следует. И это слово будет последнее, настоящее.

Брыкин предложил сопровождать его, помочь уговорить Асю. Но Виктор отказался и поздно вечером ушел один.