Георгий Шошмин - Возвращение в жизнь

— Вставай, помянем Кирюху...

После смерти Брыкина дядя Коля скис, стал равнодушен к Виктору Дмитриевичу, с наступлением холодов добывавшему все меньше денег. Как-то раз он намекнул, что надо искать другое пристанище:

— С будущей недели хочу пустить квартирантов, И пригласил заглядывать иногда в гости.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Пыльные, затхлые чердаки, где хоть не пробирал насквозь ледяной ветер, стали теперь его пристанищем.

Незаметно для дворников забравшись на какой-нибудь чердак, Виктор Дмитриевич садился в угол, упирался подбородком в согнутые колени, натягивал на голову поднятый воротник пальто и так, запахнувшись, сидел там до рассвета, отдаваясь во власть полупьяных, изнуряющих мыслей. От дыхания, под пальто, становилось будто бы теплее. Но в такой позе затекали руки и ноги. Со стоном разгибая занемевшие колени, он вставал, разминался и снова устраивался по-прежнему, стараясь как можно быстрее согреться.

В эти дни он все больше замечал вокруг себя счастливых людей, и его еще сильнее томило желание счастья. Хотелось домашнего тепла, покоя, работы, музыки. Неужели совсем нет воли вернуть все это? Как и все ослабевшие люди, бессознательно утешая себя, он смешивал желание с волей. Казалось, достаточно одного лишь страстного желания, и можно легко и просто все изменить. Дотянуть бы до весны, до теплых дней. Тогда все будет легче — и можно вернуться к настоящей жизни.

А пока он опять промышлял на рынке или в буфете выпрашивал у знакомого музыканта инструмент.

Огрубелые и потерявшие подвижность пальцы почти не чувствовали струн, не слушались, словно прилипали к грифу.

С каждым разом играл он хуже. Внешний вид его становился непригляднее и обшарпаннее, и все реже ему доверяли скрипку.

Страдая похмельем, замерзший, больной, продремав как-то половину дня на диване в холодном вестибюле почтамта, Виктор Дмитриевич зашел перед вечером в закусочную, неподалеку от Казачьих бань, уверенно рассчитывая как следует выпить здесь, а потом пойти в баню — погреться на полке и немного поспать.

С привычной увертливостью прошмыгнув мимо белобородого швейцара, он пробрался в зал. Трио музыкантов — скрипач, виолончелист и аккордеонист — отдыхали, сидя за столиком около низкой эстрады.

В скрипаче он узнал Фатеева и попросил разрешения сыграть. Презрительно дернув тонкими губами, скрипач расхохотался. Виктор Дмитриевич снял фуражку и напомнил:

— Я же Новиков, Виктор Дмитриевич. Не узнаете?

— Ах, это ты, Витька? — процедил Фатеев. Острым матово-желтым ногтем расщепив обгорелую спичку, он принялся ковырять в зубах, то и дело сплевывая кусочки мяса и облизывая блестевшие губы. Он насмешливо разглядывал истощенное, небритое, с голодными глазами лицо Виктора Дмитриевича. — Пришел закусить к нам? У нас хорошо готовят.

Униженно проглотив эту издевку, опасаясь, что Фатеев повернется сейчас и уйдет и тогда исчезнет последняя надежда согреться, Виктор Дмитриевич, стараясь удержать его, рассказал о смерти Брыкина. Фатеев поморщился и со скукой проговорил:

— Ну умер, ну и ладно. А мы еще поживем. На мой век заработка в кабаках хватит.

— Дай сыграть, — почти уже умоляя, опять попросил Виктор Дмитриевич.

— Отстань, лабух!

— Я только одну вещь сыграю по заказу. Мне согреться надо.

Скрипач отвернулся. Взмахнув рукой, он окликнул швейцара:

— Максимыч, выведи этого субчика из зала!

Виктор Дмитриевич потащился к выходу, ничего не видя перед собой и ударяясь об углы столов. Проклиная Фатеева, он дал себе слово никогда и ни у кого не просить больше инструмента.

На улицах зажгли фонари. На минуту показалось, что воздух потеплел от мутного, густого света. Но обманчивое впечатление сразу же рассеялось, — на мосту через Фонтанку в грудь ударил холодный ветер, ожег лицо.

Не соображая, куда податься, утратив всякую энергию, Виктор Дмитриевич плелся по набережной, свернул на улицу Росси, остановился около главного подъезда Пушкинского театра.

С глухим стуком хлопали двери. Из вестибюля тянуло заманчивой теплотой. Подъезжали машины. Со стороны Невского к театру группами шли люди.

Падал прямой и крупный снег. На меховые воротники и на плечи людям. На разметанные гривы коней, во весь опор мчащих колесницу Аполлона над парадным фасадом театра. На старинные чугунные фонари в центре сквера, около огромного памятника, тускло поблескивающего мрамором круглого пьедестала.

Будто в замедленном ритме вальса кружащийся тяжелый снег, несущиеся сквозь белую дымку снега могучие кони, взлетающие над высоким желтым фронтоном, ослепительный свет, толпящиеся у подъезда люди — все это, такое живое, яркое, радостное, обостряло отвратительное чувство одиночества.

Глядя на театр, он вспомнил о Чернове: «Где сейчас Аркадий? У него, счастливца, остался дом. А может, тоже бродит по улицам?..»

Резко затормозив, рядом остановилась легковая машина. Из нее вышли — чуть согнутый в плечах, плотный мужчина и маленькая женщина в нарядной беличьей шубке и наброшенном на голову пушистом платке. Легкой и вместе с тем твердой, очень четкой походкой, мягкими жестами рук в тонких коричневых перчатках она до боли напомнила Асю. Но нет, это не Ася...

Обернувшись, Виктор Дмитриевич увидел за рулем Жору. Жора узнал его, выключил мотор и опустил боковое стекло:

— Паганини, привет!.. Скажите, в этом театре сегодня сольный концерт маэстро Новикова? — Он снял кожаные перчатки с крагами и протянул руку, смеясь нагловатыми черными глазами. — Расскажи, расскажи, бродяга... Как дела? Во всех кабаках полный порядок?.. Соловей, соловей-пташечка, кенареечка с похмелья жалобно поет... Да?

Виктор Дмитриевич хотел уйти, но Жора удержал его:

— Чего злишься? Голова болит?.. Валета давно не видел?

Узнав о смерти бывшего приятеля, Жора похлопал перчаткой о перчатку.

— Все буфетчики должны месяц в трауре ходить. Министерство торговли не напечатало некролога? Он же здорово помогал им выполнять план по продаже спирто-водочных изделий. — Жора вздохнул. — Дурак был Кирюха. Он ведь действительно золотой часовой мастер. Мог бы лауреатом в этом деле стать. Свободно. Духу не хватило оторваться и от сивухи и от рынка. Сам же говорил: нашими комбинациями теперь не проживешь... Я вовремя ушел. Вот, по старой специальности... Ну, а насчет этого, — с прищелкиванием Жора перебрал четырьмя пальцами по горлу, — надо сокращаться, иначе — хана дело... Куда направляетесь, маэстро? Подвезти вас в бар «Вена»? — Он беззвучно засмеялся. — Ах, вы соображаете насчет стопки? — Понимающе подмигнув, он полез в карман, достал десять рублей.

Виктор Дмитриевич неожиданно для себя отвел его руку: