Георгий Шошмин - Возвращение в жизнь

— Я не нищий.

— Как знаешь, — Жора спрятал деньги, включил мотор и сказал совсем серьезным тоном: — Надо тебе кончать это дело. Всю водку все равно не выпьешь, а новой жизни на барахолке не купишь... Ну, пока...

Жора уехал. Виктор Дмитриевич тоскливо посмотрел вслед машине. Набирая скорость, она помчалась вперед — по прямой и широкой дороге между сквером и Садом отдыха, к людному и шумному Невскому проспекту...

За дни бродяжничества Виктор Дмитриевич возненавидел любимые прежде, родные ленинградские улицы. Когда-то они были верными друзьями его юности, частью его жизни: вечерние прогулки после экзаменов; веселые, многоголосые демонстрации — мир смеха, песен, музыки; поздние свидания, с медленным шорохом редких шагов в сонных переулках, с волнующей теплотой милых рук. А теперь на этих же самых улицах все стало чужим и пугающим. Все было враждебно: толпа, мороз, дворники, милиционеры.

Весь вечер он протаскался по улицам, заходил греться в пивные. Видел, как со смехом пробежали школьницы с катка. Проводил толпу из театра.

Мороз крепчал. Ходить по улицам было уже невыносимо. Он побрел к вокзалу. Пробравшись мимо контролеров в зал ожидания, пристроился на диване, подпирая кулаками падающую голову и вздрагивая при каждом окрике дежурного. Дежурный, с рыхлым лицом и узкими щелками сонных глаз, выпячивая живот, ходил по залу. Вытягивая шею, он кричал:

— Граждане, спать здесь не разрешается!

Посматривая на него, Виктор Дмитриевич думал, что дежурный кричит, чтобы подбодрить самого себя.

От бессонных ночей и бесконечного шатания по морозным улицам знобило. Как только он погрузился в минутное забытье, появился милиционер. Заложив руки за спину, насмешливо спросил:

— Эй, куда едем, гражданин?.. Станция Березай, приехали, вылезай!

Виктор Дмитриевич растерянно поднял глаза и промолчал, не сообразив сразу, что ответить. В голове еще продолжали всплывать угасающие отзвуки финальных тактов бородинской героической симфонии. В полудреме он мысленно слышал ее — сокровенное горделивое звучание мощного духа и воли человека... Да, но сейчас человек, кажется, должен что-то ответить милиционеру. Лучше, пожалуй, и не отвечать. Начнут тогда еще требовать билет и паспорт, а в нем уже давным-давно нет прописки. Милиционер заставил встать с дивана.

— Ну, давай по-хорошему отсюда! — гаркнул он, подталкивая в спину по направлению к выходной двери. — И чтоб не видел тебя больше. Понял?

Виктор Дмитриевич очутился на улице. Сразу заныли ноги и спина. Он съежился, пошарил по карманам, выгреб из табачной пыли сломанную папиросу и пятнадцать копеек. Вот и все богатство... Жора прав. Надо кончать! Так дальше немыслимо. Второй жизни действительно не купишь. Но как кончить? А еще раньше треклятый вопрос: куда идти ночевать? До утра еще — ой-ой-ой... Только теперь он впервые узнал, как, оказывается, долги зимние ночи.

Вертя в пальцах монетку, подумал о Вадиме Аносове. Позвонить? Он уже не раз подумывал о нем, но гнал эти мысли, вспоминая безобразную сцену, когда спьяну приревновал его к Асе. Но Вадим должен будет понять. Гибнет человек. Гибнет, и все-таки не хочет погибать. Не хочет, не хочет! Надо сейчас же поехать к Вадиму, честно рассказать ему все и без ложного стыда, по-мужски, решительно попросить помочь.

Виктор Дмитриевич позвонил из ближайшего автомата. Стараясь говорить веселее и беззаботнее, спросил у Вадима, пораженного его звонком:

— Не будешь возражать, если заеду к тебе?

— Приезжай сейчас же! — Аносов уже оправился от удивления. После памятного скандала он больше не ездил на Крестовский. Но у Вадима болела душа за друга: «Как-то он там? Неужели не наберется мужества и не приедет?» Обрадовавшись, что Виктор наконец объявился, он радушно спросил: — Ты что, в городе задержался? У меня переночуешь. Только Ася не будет волноваться, не рассердится?

Виктор Дмитриевич отделался скороговоркой:

— Сейчас увидимся. Я неподалеку...

Открыв дверь, Вадим оторопело отступил. От удивления он не смог даже выговорить: «Здравствуй». Без умысла, но так, что это получилось оскорбительно, — не протянул руки.

У Виктора Дмитриевича заныло сердце. В глазах замутились непрошеные слезы: хочешь — принимай, хочешь — гони, твое право.

Он не мог сделать и шагу. Стоял и молчал.

Насупившись, Вадим взял его за рукав и втянул в комнату. Усадив, молча продолжал рассматривать гостя, его измученное лицо с бескровными, слипшимися губами.

Вадим ни о чем не расспрашивал. Все ясно. Бездомный бродяга. Да и что спрашивать? Соврет. Раньше всего пьяница теряет честность.

Первое чувство боли переходило уже в неприязнь, которую он никак не мог преодолеть. Глядя на обтрепанного, посинелого, спившегося Виктора, Вадим несколько раз, с неверием, спрашивал себя: «Неужели это он был надеждой всего нашего выпуска?»

Чтобы не молчать, Виктор Дмитриевич, часто и сонно моргая, сам хрипловато стал расспрашивать Аносова. Вадим смотрел на него холодными глазами, не спешил отвечать, а если отвечал — сдержанно, односложно. Да, он получил место заведующего учебной частью в музыкальной школе. Очень доволен.

У Виктора Дмитриевича исчезла решимость обратиться к другу за помощью. Что он может сделать? Предложит пойти кочегаром в свою школу? Не преподавателем же, конечно. Дал бы на пол-литра — и то ладно.

Он видел, что Вадим говорит с ним неохотно, справедливо полагая, что его сейчас ничто на свете не интересует, кроме водки.

Виктор Дмитриевич присел на корточки перед печкой, открыл дверцу. Оглянувшись на Вадима как бы за разрешением, он протянул руки к углям, растопырил закоченевшие пальцы. От жаркого блеска прямо в лицо — сощурился, и увидел какой-то далекий, раскинутый на холмах и окруженный дрожащим оранжевым заревом город с тысячами тысяч желтых и фиолетовых огней. Они мягко и приветливо мигают, зовут к себе благодатным теплом... Вот где счастье... Он опустил веки и не приметил, как стал дремать. Расслабленно откачнулся от печки, едва не упал.

Вадим тронул его за плечо. Гость так и вскинулся, — сказалась привычка ночевать на чердаках, в подъездах, на вокзалах, зная, что надо бежать при первой же опасности. Сообразив, где он, Виктор Дмитриевич облегченно вздохнул. Улыбаясь, вздернул плечами и выпрямился. Поводя взглядом по сторонам, заметил в углу на холостяцкий манер составленные кастрюли и сковородки. Запах чего-то жареного и вид этих кастрюль разбередили притупившееся было тошнотное чувство голода. Вадим освободил стол, где в беспорядке лежали ноты, канифоль, книги, посуда, предложил остывшую жареную картошку с консервами и чуть теплый чай. Пощелкивая в раздумье пальцами, Вадим старался не смотреть, как жадно жует Виктор — чавкая и давясь. Один раз тот даже до слез закашлялся.