Георгий Шошмин - Возвращение в жизнь

Он взглянул направо, налево, назад. Откуда этот беспощадный, отнимающий силы голос?..

Оглядываясь и оглядываясь, он побежал. Теряя последние силы, остановился на углу отдышаться. Отер рукавом потное лицо. За спиной опять прозвучал изматывающий голос. А позади никого не было. Голос умолк, будто выжидающе притаился. Но как только Виктор Дмитриевич зашагал дальше, голос пошел по пятам:

— Ты недостоин даже умереть по-человечески. Ты падаль, падаль, а не человек.

Виктор Дмитриевич пошел быстрее, быстрее, опять почти побежал, спотыкаясь, хватая ртом острый, леденящий воздух. Взмокшая рубашка прилипала к спине. А голос преследовал, преследовал:

— Где Асины платья?.. Лучше сдохни, чем мучить и людей и себя!

Он свернул в переулок. И голос — туда же, за ним, за ним.

Задыхаясь, потеряв на бегу фуражку, Виктор Дмитриевич вскочил в какую-то парадную. Следом вскочил и голос. Подгоняя, он заставлял бежать без отдыха, прыгать через ступени, не считать этажей, не останавливаться на площадках.

По отвесной пожарной лестнице, похожей на крутой корабельный трап, Виктор Дмитриевич забрался на чердак. В полусумраке, тяжело шатаясь и еле удерживая равновесие, пошел по толстой деревянной балке, словно по жердочке, переброшенной через головокружительную пропасть. Каждый шаг отдавался гулким и многозвучным, как аккорд, ударом. Он начал петь в ритм шагам. Какой-то очень знакомый мотив... Ах, так начинается героическая бородинская симфония!.. Нет, это что-то другое. Но что, что?..

Еще шаг, еще аккорд. Еще шаг, и вдруг впереди, прямо перед лицом — белая стена. Что это?.. Он откачнулся, прикрыв ладонью глаза. Откуда на чердаке сугробы?.. Он со страхом отвел ладонь и размежил веки. Нет, это оказывается, белье...

Голос пришел и на чердак:

— Сдохни!

Виктор Дмитриевич сбросил белье, сорвал со столба веревку, намотал ее на руку вокруг согнутого локтя. Голос повелительно сказал:

— Ищи для себя крюк, ищи!

Над головой Виктор Дмитриевич увидел ввинченный в поперечную балку крюк. Зачем он здесь? Наверно, хозяйки подвешивают что-нибудь. Но как они достают?.. Не бросая веревки, он пошарил по углам, нашел высокий деревянный ящик. Накинув один конец веревки на крюк, на другом сделал петлю. Пьяные, озябшие руки плохо слушались, с трудом завязали скользящий узел.

— Сейчас ты умрешь! — проговорил голос.

Заглушая толкающий к смерти голос, запели вдруг скрипки. Аллегро, аллегро... Скрипки поют весело, радостно, быстро.

Из-за туч, разорванных ветром, брызнуло яркое, живое солнце. Сквозь квадратные слуховые окна хлынул на чердак слепящий свет... Ася так любила солнце...

Все спуталось — музыка, солнце, Ася, жизнь, смерть.

Расслабленный, ослепленный, ничего не сознавая, он взобрался на ящик. Страшно, как утром в магазине, тянуло вниз. Казалось, отяжелевшее тело срывается, стремительно летит, неудержимо падает, падает в черную пропасть...

Все быстрей и быстрей. Глубже и глубже...

Какой-то новый, испуганный голос крикнул ему:

— Стой!

Но он просунул голову в петлю.

Перехватило дыхание. Ощущение неудержимого падения нарастало. Быстрей и быстрей, глубже и глубже. Куда-то в темноту. В засасывающий, поглощающий мрак...

Вот уже и не видно солнца.

Он набрался сил оттолкнуть ногами ящик и тяжело повис, ничего больше не видя, не слыша, не чувствуя...

ГЛАВА ПЕРВАЯ

— Быстрей, быстрей, товарищ старшина! Какой-то человек без шапки вбежал сейчас в парадную. Или жулик, или сумасшедший, не иначе. Я начал следить за ним, как только он в нашем переулке показался...

Старшина Костромцов вместе с дворником кинулся в парадную. Никого не встречая, добежал до верхнего этажа, взобрался по пожарной лестнице на чердак. Увидев мужчину без шапки, лезущего в петлю, крикнул ему:

— Стой!..

Но мужчина не обернулся. Дрогнув вытянувшимися ногами, он тяжело повис.

Раскрыв на бегу раскладной нож, Костромцов в несколько прыжков оказался в другом конце чердака. Забравшись на ящик и поддерживая одной рукой туловище самоубийцы, чтобы он не разбился при падении, Костромцов тотчас перерезал веревку и снял петлю. Сделал ему искусственное дыхание, энергично растер грудь.

Самоубийца был еще жив. Сначала он приоткрыл один глаз, потом другой и истерически засмеялся. Приземистый, сильный Костромцов, приподняв его, подхватил под мышки и, подталкивая сзади грудью, спустил с чердака, вывел на улицу. Остановив проходившую мимо порожнюю грузовую машину, он привез самоубийцу в отделение.

Выслушав доклад старшины, капитан Батурин забрал у Костромцова документы доставленного, приказал ввести его.

Войдя в комнату и встретившись глазами с дежурным, Виктор Дмитриевич просунул правую руку в вырез рубашки и, царапая ногтями грудь, сдавленно закричал:

— Я пропил Асины платья! Убивайте меня, только скорее! — Он закашлялся и умолк. Отняв руку от груди, полез пальцами в рот, усиленно стараясь вытащить что-то из-за щеки. Присел на корточки и начал быстро-быстро перебирать руками, словно вытягивая изо рта невидимую бесконечную нить.

Костромцов попробовал отвести его руки. Не поднимаясь Виктор Дмитриевич повернул голову, раздосадованно глянул на старшину:

— Ну зачем вы оборвали? А теперь снова надо искать конец. У меня полный желудок волоса. — Он опять пошарил пальцами за щекой и, как будто поймав конец оборванного волоса, принялся наматывать его на руку.

— Подождите в соседней комнате, — приказал Батурин. — Будете сопровождать...

Костромцов вывел доставленного.

Батурин позвонил в «Скорую помощь», вызвал санитарный транспорт. Просматривая документы Новикова и заполняя протокол, он вспомнил, как позавчера, на лекции для милицейских работников, врач-психиатр Мещеряков метко сказал: «Водка краснит нос, чернит репутацию и приводит в тюрьму или психиатрическую больницу».

По многолетней практике Батурин хорошо знал — почти всегда бывает именно так. Через его руки прошло множество людей, из-за губительной привычки к водке ставших преступниками — домашними ворами, растратчиками государственных денег, грабителями. А хулиганство и пьянство были и вовсе неотделимы: драки, скандалы, битые стекла — все это тяжкий хмель.

«Если пьяницу вовремя не остановить, — говорил Мещеряков на лекции, — он погибает. Начинается разбитым стеклом и пропитой рубашкой, а кончается тюрьмой или больницей». После лекции Батурин подошел к врачу, хотел ответить на его упрек, брошенный милиции: «Но милиция, большей частью, имеет ведь дело уже с конечным, печальным результатом пьянства». — «Если так рассуждать, медицина может сказать то же самое, — возразил Мещеряков. — Но и милиция и медицина — мы вместе — должны помогать общественности и семье, и в состоянии сделать многое, чтобы не дать человеку упасть до тюрьмы или больницы».