Георгий Шошмин - Возвращение в жизнь

Уговорами и силой сестра и санитарки уложили Виктора Дмитриевича в постель.

Заснул он только под утро, совершенно измученный галлюцинациями.

На третий день сердечная деятельность у Виктора Дмитриевича заметно улучшилась. Но галлюцинации продолжали еще держаться. Славинский, напряженно следивший за течением болезни, решил, что пора вызвать у больного долгий «критический» сон, и распорядился процедурной сестре:

— Новикову, внутривенно, раствор гексенала...

Виктор Дмитриевич вообразил, будто этим уколом его хотят умертвить. Извиваясь, он сбрасывал ногами одеяло и простыни, пробовал соскочить с кровати, отталкивал санитарок. Завладев его рукой, они все-таки наложили и стянули резиновый жгут. Процедурная сестра концом иглы искусно нащупала плохо проступавшую вену на внутреннем локтевом сгибе. В шприце показалась кровь, — игла точно вошла в вену...

После беспробудного шестнадцатичасового сна к Виктору Дмитриевичу вернулось ясное сознание.

Славянский привел Новикова в ординаторскую, посадил рядом с собой за стол, в привычном строгом порядке разложил папки, бумагу, остро зачиненные карандаши.

— Расскажите все, что помните, с самого начала болезни, — попросил он. — Я буду записывать... Не бойтесь. Это не допрос. Мне необходимо для научной работы.

Напрягая память, безжалостно подбиравшую самые унизительные и мерзкие сцены, Виктор Дмитриевич заставил себя честно выполнить требование врача.

Петр Афанасьевич подробно записал его рассказ и, не задерживая, отпустил:

— Идите, отдыхайте, набирайтесь сил... и запомните... это, кажется, из Шекспира... Было вино поглощено пьяницей, и оно отомстило пропойце. — Он улыбнулся, снимая очки, и одобрительно похлопал Новикова по рукам, неподвижно лежавшим на самом краю стола. — Не забудете этого — все будет хорошо!..

Возвратившись из ординаторской, Виктор Дмитриевич увидел на своей кровати сидящего Чернова и не удивился: «Одна дорога у всех нас».

Осунувшийся Аркадий, постукивая растопыренной ладонью по груди и вздрагивая коленями, кашлял сильнее, чем всегда. Под ввалившимися глазами вспухли налитые сероватые полудужья отеков. Тонкий хрящеватый нос, с маленькой острой горбинкой, придавал лицу выражение сердитое и тревожное. Даже не здороваясь, Аркадий сквозь кашель спросил:

— Что-нибудь помнишь?.. И меня не хотел узнавать. Да, здорово ты, должно быть, подзашел. Ну ничего! Считай, выцарапался... Давно мы не встречались. Как ты это время?

Виктор Дмитриевич не встречался с ним, как ушел из дому. Рассказывать о своих скитаниях не хотелось. Чем он поможет? Самому не оказаться бы завтра на каком-нибудь чердаке. Вместо ответа предпочел отделаться вопросом:

— А ты как?

Они перешли из палаты в комнату отдыха — квадратный двухсветный зал с паркетным полом, натертым санитарками до блеска. В креслах сидели больные, дежурная сестра разносила газеты. Виктор Дмитриевич и Аркадий расположились на свободном диване за роялем. Подвернув одну ногу под себя, Аркадий разговорился:

— А я — тоже, брат ты мой! Перебрал — и поехал, идиот, на кладбище. Зачем? Твердо установлено: никто ничего не знает... Заказал попам панихиду по Чернову, рабу водочному, Аркадию Николаевичу. Они отпевают меня, кадилами машут, а я стою и — вот тебе! — реву, как последний дурак. Номер?

Аркадий заметно рисовался своей доблестью, — сумей ты такое! — возбуждался собственным рассказом, не мог усидеть спокойно, представлял все в лицах. Раскачивая далеко отставленной правой рукой, он басовито, по-церковному растягивая слова, пропел:

— Заблу-у-удший раб во-о-одочный... Потрясающий кадр! И я — крупным планом... А финал — как в водевиле с переодеванием. В приемном покое меня облачают в этот плащ нищего Диего и суют ноги в ботфорты без задников. Поддерживая одной рукой кальсоны, сшитые на Илью Муромца — черта с два убежишь в них опохмелиться! — я рву на себе волосы. Для искупления грехов меня благополучно водворяют к сумасшедшим. Тут я должен научиться уму-разуму. Гениально?.. Сальвини? Давыдов? Им и не снилось такое. — Вытянув указательный палец, Аркадий очертил в воздухе круг и, пугая больных, прогремел на весь зал своим сильным, но уже потерявшим былую гибкость голосом: — Тра-ги-ко-ме-дия! Фарс! Автор безвестен. Его возлюбила мужская половина рода человеческого, и возненавидела — женская. Он создал одно произведение — водку. Она начинается фарсом и кончается трагедией. Здесь все — ревность, грабежи, убийства, падение, грязь, смерть... — Аркадий закашлялся, лицо его натужно покраснело, на лбу вздулись вены. Нагнув голову, он схватился за грудь, зажимая в кулак борта халата.

Виктор Дмитриевич не обрадовался встрече с Черновым. Слишком мрачное и угнетенное было у него состояние, чтобы смеяться.

— Почему у тебя такое поганое настроение? — допытывался Аркадий, когда вечером они опять сидели в комнате отдыха за круглым столом около новогодней елки. Он занял очередь на партию в домино и шахматы — где придется раньше — и, разговаривая, поминутно оглядывался, следя за очередью. — Стыдно, что попал в больницу и ешь дармовой хлеб? Ерунда! Ты уже давно сполна заплатил за все это. Посчитай, сколько мы приносим дохода государству! Так неужели не имеем права не только полечиться, но и отдохнуть? Да для нас должны быть специальные санатории устроены... Вот я бы отдохнул как следует, накопил сил, вернулся в театр. И сыграл бы Гамлета, Все время вынашиваю... «Быть или не быть?..»

«Не быть!» — решил Виктор Дмитриевич.

— Думаешь, не вернусь в театр? — приставал Аркадий на следующий день. — Глупости, что водка губит талант. Это из зависти придумали трезвенники с язвой желудка...

После тихого часа они гуляли по аллеям между павильонами лечебных отделений.

Огромный больничный двор был оживлен. По узкоколейной дороге катили к кухне синие вагончики с посудой.

— Так не веришь? — все еще не успокаивался Аркадий, притопывая валенком по снегу.

Виктор Дмитриевич не верил Чернову и не хотел верить.

«Имею ли право судить его? — одернул он себя. — А кто я сам? Чем лучше его?.. Тем, что хочу бросить пить, но не могу, а он и не собирается?»

Действительно, Чернов и не помышлял бросать пить. Об этом он сказал прямо. Они вернулись с прогулки и сидели в столовой.

— Все таланты пьют! — отметая всякие возражения, горделиво произнес Аркадий, закидывая ногу на ногу и обхватывая руками колено. В руках он держал взятую в библиотеке книгу «Пьесы русских классиков», которую все время таскал с собой, но ни разу не раскрыл, — Все равно жизнь не получилась. Ну и хрен с ней, с жизнью! Наше дело теперь — пить!

Единственное, на что он соглашался: пить в пределах нормы. Но уже по своему опыту Виктор Дмитриевич хорошо знал — ничего из этого не получится. Такая же неправда, как и то, что Аркадий сыграет Гамлета.