Георгий Шошмин - Возвращение в жизнь

Систематически приезжал в больницу после выписки вместе с женой токарь Гуйда, показывался Мещерякову. Но последний месяц он не появлялся. Алексей Тихонович, встревожившись, послал в Сестрорецк Лелю Мартынову. Вернувшись, она сообщила, что Гуйда запил.

— Я виноват в его ранней выписке, — честно признался Мещеряков, огорченный этим известием,— Гуйда лежал всего двадцать дней. Слишком быстро поверил ему. Обрадовался, поспешил выписать. А у него, значит, еще не было выработано достаточно твердой установки... Ошибки надо исправлять... А можно ли исправить такую ошибку?..

Мещеряков поехал в Сестрорецк. Пошел на завод, дождался обеденного перерыва.

Заметив врача и совершенно ясно догадавшись, что он появился неспроста и, конечно, все уже знает, Гуйда хотел сбежать. Алексей Тихонович поймал его и прямо опросил:

— Вы же обещали в случае опасности обратиться в диспансер?

Токарь опустил голову и, глядя в землю, теребил промасленную ветошь.

— Боялся, что из диспансера опять в больницу к вам направят, — не поднимая головы, ответил он. — Стыдно.

— Что было — прошло, — вздохнул Алексей Тихонович. — Я приехал не ругать. Расскажите честно все.

Они сели на скамью около цеха. Гуйда доверчиво посмотрел на Мещерякова, улыбнулся всем своим добрым, немного лукавым и веселым лицом и откровенно рассказал:

— Все время держался. Крепко держался, Алексей Тихонович. А тут, на тебе! Подоспела свадьба у сестренки. Тесть и прилип, как репейник — не отодрать, — неужто и на свадьбе не выпьешь? Знал же, пока в рот не беру — человек я. А попало — земля в обратную сторону и завертелась. Нам начинать нельзя... Словом, сбил он меня. На свадьбе, раз уж начал, крепко, конечно, дал. Чего врать? Все бутылки около себя на сверхскоростных режимах обработал. Утром, как водится, на опохмелку потянуло... Было у меня полторы тысячи на книжке да перед самой сестренкиной свадьбой премию как раз получил. А пить кончил... ногами вверх поднять, потрясти — копейки ломаной не выпало бы. Потом зарплату, на несчастье, выдали. И ее — побоку махнул всю...

— Я помогу вам, — остановил его Мещеряков, теперь уже окончательно решив добиться того, о чем думал, собираясь ехать сюда. — Не умеете — не будете распоряжаться своими деньгами.

— Как так? — умолкнув, Гуйда недоуменно повел глазами и встряхнул чубиком.

— Опеку наложим.

— Так я ж психически здоровый. И позор-то какой, Алексей Тихонович.

— Зато научит вас, — ровно, не повышая тона, произнес Мещеряков и доброжелательно засмеялся. Его смех подействовал на токаря сильнее любого окрика.

Поговорив с Гуйдой, Алексей Тихонович пошел к нему домой.

В небольшом садике доцветал около крыльца жасмин, а вдоль забора густо зеленели липы. Под окнами — флоксы, георгины, левкои.

Мещеряков вспомнил, как слышал где-то, что лучшие садоводы — большей частью рабочие-металлисты. И оттого, что Гуйда так любит цветы, он стал ему еще симпатичнее. Смешно, должно быть. Пьяница, пропивает деньги, мучает семью, и вдруг — симпатичен. Да, пьяница! Но и в нем надо суметь найти то, что сохранилось человеческого, чистого.

Симпатия к Гуйде не размягчила сердце Мещерякова, а напротив — ожесточила. Мягкосердечием пьяницу не спасешь.

Встретившись с тестем Гуйды и оставив жене направление на амбулаторное лечение мужа, Алексей Тихонович вернулся на завод.

Директор вдумчиво выслушал врача.

— Озолотил бы того, кто спас бы мне Гуйду! Бывает талант к музыке, к художествам, а у него — настоящий талант к металлу, призвание. И смекалка редкая. Он столько нового на заводе сообразил!.. Но — держится, держится, а потом как сорвется... Сам-то выпьет на сотню, а поить всех подряд начнет, тысячу изведет, Ну что делать?..

Идею Мещерякова об общественной опеке директор сразу же принял, но усомнился:

— А имеем ли право?

— Это все равно что спрашивать, имеем ли право спасать человека? — засмеялся Алексей Тихонович. — Общественная опека должна быть сильна воздействием коллектива. Опекун — не жена, а целый коллектив. Он будет и судить строже и не станет прощать, как себе, же во вред делает иногда жена...

Но на заседании завкома предложение Мещерякова не приняли. Выступая, многие соглашались с его горячими, убедительными словами. Когда же дошло до решения — больше половины проголосовало против.

Директор завода остался недоволен решением завкома.

— Дело необычное, — объяснил он Мещерякову, не собиравшемуся отступать от задуманного. — А знаете, как все новое? Я вот по технике знаю. Бывает иногда... ох, матушка Волга, широка и долга...

Мещеряков предложил посоветоваться в Райисполкоме:

— Ведь надо, надо же спасти такого полезного человека!..

На той же неделе он еще раз поехал в Сестрорецк. В Райисполкоме уныло сказали:

— Существует определенный закон об опеке, и мы не, можем нарушать социалистическую законность. Мы призваны соблюдать ее... Но мысль ваша очень интересна. Санкционировать не имеем права. Попробуйте, проведите как отдельный случай. Результаты будут необычайно важны...

Снова собралось заседание завкома. Директор еще энергичнее, чем раньше, убеждал всех членов комитета в необходимости установить общественную опеку над Гуйдой.

— Это — не нарушение закона, — доказывал он, — а мера общественного воздействия...

На этот раз предложение Мещерякова, дважды выступавшего вслед за директором, приняли большинством в один голос. Общественным опекуном завком выделил старого коммуниста, мастера участка, на котором работал Гуйда.

По настоянию Алексея Тихоновича решение завкома было объявлено на общезаводском собрании, а в стенной газете поместили заметку: «Пьяницу — под общественную опеку». Заметку написал сам директор завода.

Наступил очередной день выдачи зарплаты. Гуйда, как обычно, подошел к кассе, но вместо денег получил от ворот поворот.

— Деньги опекуну выплатили, — сообщила кассирша. — Он передал их вашей жене. Вот у нас и ее расписка есть... На бутылку нарзана — могу занять...

Вокруг захохотали... Ну и хохочите! Смех не дым — глаза не выест.

Обозленный, хотя и самого почему-то тянуло расхохотаться, Гуйда оглянулся на очередь и побрел к выходу. Подошли двое рабочих из соседней бригады.

— Пойдем, угостим, — с тайным смешком, прикрытым самой невинной серьезностью, предложил одни из них.

Теперь Гуйда обозлился уже по-настоящему. Смешливое настроение разом улетело. Он беспокойно взглянул на стенгазету, где еще до сих пор висела заметка «Пьяницу — под общественную опеку». Не вынимая рук из карманов, ударил ногою дверь и вышел на улицу.

Проходя мимо буфета, где он постоянно выпивал, Гуйда остановился.

«Зайти и взять в долг? — мелькнула искусительная мысль. — Буфетчик хорошо знает меня, нальет... А чем отдавать буду? Общественная опека, — усмехнулся он. — Сейчас я покажу вам опеку! В разобранном виде принесут меня домой, тогда вот опекайте, ухаживайте и рассчитывайтесь, коли взялись!»