Георгий Шошмин - Возвращение в жизнь

— Не хочу отсюда на кладбище, — проговорил Аркадий, задыхаясь и кусая сухие, бескровные губы. — Быть или не быть?.. Мы не побеждены, ибо у нас осталась воля к победе. Откуда это? Кажется, из Франса, «Восстание ангелов». Там тоже есть Аркадий... Удивительно, у меня сохранилась память. Актер без памяти ничего не стоит. — Он открыл глаза и чуть приподнялся. — Ты знаешь, что означала Аркадия в идиллической поэзии? Счастливая страна. Подумай, какое у меня имя... И в Одессе есть Аркадия... А я не был там. Сколько раз мы собирались с женой поехать туда... Жена моя — изумительный человек! — неожиданно признался Чернов, опуская голову. На белой наволочке лицо его казалось сплошным серым пятном, — потемнели даже белки глаз.

Сестра привела Ксению Федоровну и попросила Виктора Дмитриевича уйти. Уходя, он слышал, как Аркадий говорил жене:

— Не надо плакать. Я заработаю Гале на пальто. Роскошное пальто купим ей к зиме. Умру, а сделаю... И будущим летом обязательно поедем к морю, в Аркадию...

Жена приходила к Чернову каждый день. Он не давал ей покоя:

— Возьми меня домой. Я не могу быть среди психически больных, я тоже сойду с ума. Если тебе доставляет удовольствие видеть мои страдания...

Ксения Федоровна не выдержала такого упрека и попросила доктора Славянского выписать мужа.

Не слушая протестов Мещерякова, Славянский поддался уговорам Ксении Федоровны. Он лишь предупредил ее: если Аркадий Николаевич еще раз сорвется в такой запой, больное сердце может и не выдержать.

Выписавшись, Аркадий зашел к Виктору Дмитриевичу в мастерскую. Бессильно пожимая руку костлявыми, сухими пальцами, он с одобрением, в котором Виктору Дмитриевичу послышалась скрываемая зависть, сказал на прощание:

— Хорошо, что держишься. Одно из двух — или пить, или жить...

Мещеряков прямо высказал Славянскому свое возмущение выпиской Чернова.

Сломав в непрестанно двигавшихся пальцах тонкий карандаш, Славянский отбросил его. Не отвечая Мещерякову, он ушел из ординаторской.

Алексея Тихоновича встревожила выписка Чернова. Он видел здесь не только невнимательное отношение Славянского к больному. Ко всему, что выходило за тему его научной работы, Славянский относился поверхностно, лечение алкоголиков проводил по шаблону. И даже его выступления на конференциях стали попахивать тем же самым шаблоном.

— Сейчас ты — человек с отраженным светом, — сказал ему Мещеряков после очередной конференции. — В тебе нет своего огонька. Что услышишь, вычитаешь — то и говоришь, отражаешь чужие мысли...

Мещеряков был убежден: каждый человек должен сказать в своем деле именно свое слово, иначе жизнь его будет обывательское существование: день да ночь — сутки прочь...

ГЛАВА ШЕСТАЯ

В седьмой класс пришла новая учительница географии, назначенная классным руководителем.

Во время урока она заметила, как на третьей парте, подпирая руками бледные щеки, спит худенькая девочка, фамилию которой учительница еще не успела запомнить.

Начав после объяснения опрос, учительница разбудила спящую ученицу, попросила ее ответить домашний урок. Девочка потупилась.

— Я не выучила на сегодня...

Учительница открыла журнал и вспомнила фамилию этой девочки — последнюю в алфавитном списке класса.

— Нехорошо, Галя Чернова, так учиться с самого начала нового года, — с укором сказала учительница.

Галя вскинула на нее запавшие глаза, обведенные темными кругами. Сегодня Галя не ночевала дома, до самого утра просидев в чужом коридоре, — накануне вечером отец опять явился пьяным, и Галя побоялась идти домой.

Учительнице захотелось узнать Чернову поближе. Задав несколько обычных при знакомстве с учениками вопросов, она спросила:

— А кто у тебя папа, Галя?

— Художник, — еле слышно ответила Галя.

На задней парте засмеялись:

— Алкоголик он у нее, а не художник.

Галя заплакала и выбежала из класса. Все было горько ей. И то, что крикнули с задней парты, и то, что она на сегодня опять не смогла приготовить уроков, и то, что нет у нее подруг, и некому все рассказать. Галя не дружила ни с кем, стыдясь за отца. Она и ненавидела его сейчас и все-таки преданно любила. Он же и сам несчастный. И Галя уже не злилась на него. Ей хотелось только спасти отца. Но как она может сделать это?..

Принеся в отделение почту, Анна Андреевна вручила Славинскому конверт, надписанный еще не сформировавшимся, полудетским почерком. В конверте оказалось большое письмо на вырванных из школьной тетради листах в клеточку:

«Дорогой доктор, Петр Афанасьевич Славинский! Вашу фамилию я знаю из разговоров мамы. Мой папа лечился у вас. Простите, что я обращаюсь к вам, Но я не могу иначе.

Я ученица седьмого класса, Галя Чернова. У нас в семье большое горе, мой папа очень сильно пьет водку. Я часто слышу, как мама его просит, чтобы он перестал пить, а то он погибнет. И мне делается страшно, что папа может погибнуть.

Дорогой доктор! Я вас очень прошу: помогите вылечить нашего папу. Мне очень его жаль, я очень люблю своего папу. Мой папа — образованный человек, он был артистом, и почему он должен погибнуть? Дорогой доктор, когда я вырасту, обязательно стану врачом и буду лечить алкоголиков. Ведь пьяницы приносят огромное горе семье. Мама моя часто плачет и просит: «Пожалей детей». А мне так жаль его и стыдно. Когда он идет домой пьяный, девочки кричат мне: «Галя, Галя! Вон твой папа пьяный идет». Я на них обижаюсь, но они не виноваты. Это горькая правда. Иногда мне бывает так тяжело, что не хочется идти домой, а когда прихожу, то только читаю и читаю без конца. Мне кажется, что единственное утешение заключается в книгах. Дорогой доктор! Я очень прошу вас помочь. Посоветуйте, как нам вылечить папу, потому что своей воли у него уже нет. Ведь я дочь, и если я ему не помогу, то, мне кажется, я буду всю жизнь обвинять себя в этом.

Еще раз прошу у вас совета и помощи.

Галя Чернова».

Петр Афанасьевич перечитал письмо, педантично заметил в нем три грамматических ошибки и с сожалением подумал:

«Ну что ответить этой девочке? Чем могу помочь ей? Апоморфин Чернову проводили. Последний раз я предупредил его об опасности запоя...»

Он снова взглянул на письмо. Хорошая, должно быть, девочка. Как жаль ее! А что, что можно сделать?

Письмо тронуло его, но он так и не нашел, что ответить Гале. И от этого нахлынула тоска.

И тоска стала еще сильнее, когда, направляясь вечером в обход, он услышал над больничным парком прощальные крики улетающих птиц. Небо, сплошь затянутое отяжелевшими осенними тучами, обещало близкие и долгие дожди.

Прежде Славинский любил дежурства по больнице, ночные обходы, любил по пути из отделения в отделение остановиться и постоять в парке. А сейчас дежурства начали досаждать ему.