Георгий Шошмин - Возвращение в жизнь

— Здесь есть и моя вина, — признался Батурин. — Я поверил, что по нашим сигналам действительно были приняты меры... и вот...

Маргарита Владимировна со злостью рассказала Мещерякову о всех случаях, с которыми ей пришлось столкнуться в экспертизе.

— Злитесь, злитесь побольше. Это — хорошо. — Алексей Тихонович потер переносицу и показал на шрам: — Видите?.. Когда я первого алкоголика принимал, он меня стулом ударил. Ох и разозлился же я!

Ну, думаю, выпишешься, негодяй, не встречайся ночью на улице. Ребра переломаю!.. А потом понял — не на то злюсь. Ну ладно — меня, а он же мог и жену и детей покалечить дома. Главное — надо его человеком сделать. Теперь мы с ним большие друзья. Это наш монтер, Коля Петров. Он и тогда в больнице работал, но целыми неделями пьянствовал. Жена мне в то время покоя не давала: «Уходи оттуда. Когда-нибудь тебя без головы привезут домой...» Отлежался я, вернулся в больницу. А тут уже приказ отдали — как пострадавшего, перевести меня работать в детское отделение. Но я настоял, чтобы снова к себе...

Мещеряков посмотрел на часы и подтолкнул Маргариту Владимировну к двери:

— Идите апоморфин проводить — время...

Беликова пошла в процедурную. Увидев сидящих над тазиками приготовившихся к сеансу больных-алкоголиков с жалкими лицами, она подумала, что теперь бы она нашла, наверно, что ответить пьяному хулигану, оборвавшему ее на лекции.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

После пересмотра Мариной Ивановной всего плана лечебной работы Виктору Дмитриевичу пришлось во многих отделениях оборудовать палаты для сонной терапии. В лечебных мастерских он принимал участие в устройстве большой выставки изделий больных.

С Мещеряковым Виктор Дмитриевич встречался почти каждый день. От него он узнал, что с Гуйды на прошлой неделе специальным решением завкома сняли общественную опеку. Гуйда до сих пор крепко держится, сейчас у него правильная и хорошая установка на будущее.

Виктор Дмитриевич чувствовал себя так, словно он заново прозревал. Вместе с этим прозрением приходила все время растущая жадность — к жизни, к людям, к событиям.

Он стал еще горячее и ближе к сердцу принимать все больничные дела, — это была тоже жизнь, часть общей, большой жизни.

«И, наверно, именно потому, что жизнь становится все шире и интереснее, — думал он, — в ней нужны не только краснодеревцы, строители и полярники, но и такие люди, как Мещеряков, — они борются с тем, что мешает этой жизни».

И он вспомнил прочитанные недавно слова Гете:

«Человечество могло бы достигнуть невероятных успехов, если бы оно было более трезвым...»

Утром Виктора Дмитриевича срочно вызвали в пятое отделение — исправить жалюзи отопительных решеток.

Проходя через посетительскую комнату, он увидел заплаканную жену Чернова. Около нее стоял Славянский. Ксения Федоровна подняла на врача опустошенные горем глаза, и Виктор Дмитриевич, всмотревшись в них, понял все, что случилось.

— Вчера похоронили... — дрожащим, срывающимся в крик голосом проговорила Ксения Федоровна. — У меня осталось пятеро детей... На работе просят справку, что муж лежал в больнице...

Виктор Дмитриевич никак не находил ручку на двери, словно не видел ее... Неужели Аркадий умер?

Выходя, он услышал, как Славинский сказал Ксении Федоровне:

— Вам тяжело. Но что ж теперь поделаешь? Мужайтесь. Я предупреждал...

Ксения Федоровна кивала головой — да, да, да...

— Справки психиатрической больницы запрещено выдавать на руки, — продолжал Славинский. — Но у вас такой случай... Зайдите, пожалуйста, завтра...

Проводив Ксению Федоровну, Петр Афанасьевич вернулся в отделение. В зале его остановил Мещеряков:

— Зачем приходила жена Чернова?

— Естественный конец, которого надо было ожидать. Умер в запое, — ответил он, не узнавая осевшего своего голоса, будто эти слова произнес не он, а кто-то другой.

— Ты так спокойно говоришь об этом?

— Неужели я должен оплакивать смерть каждого алкоголика? — Петру Афанасьевичу показалось, что он сказал это не столько для Мещерякова, сколько для собственного успокоения, хотя и не видел причины волноваться: «Ничего, собственно, не случилось. Я здесь ни при чем... Алексей, правда, был против выписки Чернова... Если бы было самоубийство...»

— Врешь! Ты все врешь сейчас, Петр! Или ненужно храбришься, или еще не понимаешь... Ну зачем ты так? Это был твой больной...

Петр Афанасьевич отступил на шаг, точно испугавшись прямого взгляда из-под сдвинутых бровей Мещерякова.

— Не могу волноваться... у меня же рыбья кровь. — Играя пальцами в оттянутых книзу карманах халата, Славинский ушел в ординаторскую.

В ординаторской была только Беликова. Петр Афанасьевич обрадовался, что здесь никого больше нет. Хорошо бы побыть одному.

Он подошел к своему столу, думая заняться какой-нибудь работой. Неловко двинув локтем, свалил со стола пластмассовую черную коробку с прибором Рива-Рочи для измерения давления крови. С сухим треском прибор разбился.

Прикоснувшись рукой к щекам, Петр Афанасьевич почувствовал, что они горят.

Прекратив просматривать рентгеновские снимки, Беликова сочувственно спросила:

— Что с вами?

Вопрос не сразу дошел до его сознания. Через несколько минут он спохватился, — к нему, кажется, обращались.

— Что, что?.. Сегодня — кружок иностранного языка. Передайте товарищам, чтобы не ожидали меня... Я поеду в институт. Надо узнать насчет тиурама. — Поехать в институт он решил лишь сейчас. Не хотелось больше встречаться сегодня с Мещеряковым.

Снимая халат, Петр Афанасьевич оборвал пуговицу. Все делалось не так, как надо, падало, отрывалось...

Серо-черное небо давило на крыши, на людей, и казалось, что от этой тяжести внутри все сжимается, и потому — трудно дышать.

Дойдя уже до трамвайной остановки, Славинский вдруг повернулся и быстро пошел обратно в больницу.

В медицинской канцелярии он попросил немедленно достать ему все истории болезни Чернова. Не раздеваясь он сел в пустом в этот час конференц-зале и принялся листать их...

Все было сделано правильно и добросовестно. Верно, что последний раз Чернову нельзя было назначать апоморфин, — слишком сильными оказались противопоказания со стороны сердца. Вот есть и заключение терапевта. Очень хорошо, что оно есть и что апоморфин не проводился... А вот и запись о предупреждении жены Чернова: очередной запой мужа может кончиться для него смертью...

Прямой своей вины как врача Петр Афанасьевич ни в чем не находил. Нехорошо только, что он попросил жену Чернова приехать завтра. Справку можно было оформить и сегодня.

Петр Афанасьевич сдал истории болезни, оформил в канцелярии справку. По дороге он решил, что не стоило брать справку, — все равно пролежит в портфеле до завтра.