Георгий Шошмин - Возвращение в жизнь

Он вошел в трамвай, сел около окна. Прикрыв глаза, принудил себя — хоть этого и не хотелось — думать о предстоящем разговоре в институте, о последней статье московского профессора Савчука, в которой он предлагает свою, уже опробованную на практике, схему лечения тиурамом. Постепенно Петр Афанасьевич занял себя этими мыслями и очнулся, когда кондуктор объявила следующую остановку:

— Площадь Труда.

Славинский вышел... Почему он приехал на площадь Труда?.. Неподалеку отсюда живет Чернов. Нет, не живет, а жил... Петр Афанасьевич понял, что он ехал вовсе не в институт, а именно сюда. Но зачем? Привезти справку?..

Голые деревья на бульваре казались необычно высокими. Опавшие коричнево-черные листья, хваченные морозцем, затвердели и на каждом шагу хрустели под ногами.

Вот и дом, в котором жил Чернов. Славинский поднялся на третий этаж. Подумав, нерешительно позвонил. Дверь открыл рыжеватый мальчик лет семи, с острым носом, глубоко посаженными глазами, крутыми, выпуклыми надбровными дугами. Всеми движениями худенького лица он напоминал Чернова.

«Ровесник моему Генке», — подумал Петр Афанасьевич и спросил:

— Мама дома?

— А зачем она вам? — Стоя в приоткрытых дверях, мальчик смело загораживал собою вход. — Вы тоже за деньгами пришли?.. Папа умер, а у нас денег нету...

— Я врач, из больницы, — сказал Славинский, стараясь не смотреть в недружелюбно блестевшие глаза мальчика, полные злости, боли и удерживаемых слез.

Ничего не ответив, мальчик отступил назад, резко захлопнул дверь. Было слышно, как он пробует, заперся ли замок. Простучали затихающие детские шаги.

Через некоторое время послышались шаги взрослого человека. И опять все стихло.

До Петра Афанасьевича донеслось напряженное дыхание за дверью. Наверно, думали: «Открывать или не открывать?»

— Ксения Федоровна, это врач Славинский, — подал он голос.

И опять тишина, и тяжелое дыхание. Потом все-таки замок щелкнул. Дверь медленно отворилась.

Ксения Федоровна молча впустила Славинского. Продолжая молчать, ввела его в комнату.

Петр Афанасьевич тотчас заметил совершенно пустые, до блеска протертые книжные полки, вделанные в стены. В простенке между окнами висел портрет красивого, хорошо одетого молодого мужчины. Неужели это Чернов был таким?..

Сам не желая того, Петр Афанасьевич внимательно разглядывал комнату. На выгоревших обоях темнело прямоугольное пятно от снятой картины и торчал крюк, — на нем висела маленькая, уже изрядно общипанная связка сухого лука. На светлом квадратном паркете, как на школьной тетрадке в клетку, чернели три вдавленные, словно отмеченные тушью точки. Было похоже, что эти точки нанесены на ученическом чертеже, — осталось наложить линейку, соединить их между собой, и получится прямоугольный треугольник. Петр Афанасьевич догадался, что точки на полу — следы от ножек рояля, стоявшего возле книжных полок.

Рыжий мальчик сидел на корточках в углу, все еще с прежней неприязнью глядя на Славинского. Девочка лет трех, в голубеньком латаном платьице и с красным бантом в волосах, приставала к старшей сестре в стеганом ватнике, готовившей уроки на пустом, застеленном газетами столе:

— Галя, а, Галя, а куда папа уехал?..

У девочки шел пар изо рта. Петр Афанасьевич поежился. Ему даже показалось, что в комнате холоднее, чем на улице.

Галя очень внимательно рассматривала Петра Афанасьевича. Он отвернулся: «Это она писала мне...»

Ксения Федоровна предложила стул и отослала детей на кухню, Славинский достал из портфеля справку.

На изможденном лице женщины появилась и сразу же угасла признательная улыбка, осветившая на минуту мягкое и тонкое лицо прежней, строгой красотой.

— Большое спасибо, доктор. Вы такой внимательный всегда... Я помню, вы предупредили меня, что он умрет, если снова сорвется в запой. А что я могла сделать? Надо было раньше... Он не только меня, но даже и вас не послушал. Как только выписался — сразу начал пить... Сам виноват, что ж...

Она оглянулась на портрет, поддерживая сзади рукой рассыпающиеся, наполовину седые волосы.

— А он ведь хороший все-таки был человек. И талантливый. Как мы жили вначале!

Петр Афанасьевич почувствовал себя виноватым перед этой измученной женщиной, перед оставшимися без отца ее детьми.

Он не мог не признаться себе в эту минуту, что не уделял Чернову никакого особого внимания. Ему не было дела ни до его жены, ни до его детей, ни до его таланта. Чернов просто был больной, на которого велась история болезни № 2431/112. Было бы подлостью пытаться утешать сейчас эту женщину. Ему вдруг представилось: Чернова опять привозят в больницу — пусть в любом, даже в самом страшном и безнадежном состоянии. Он спас бы его, не дал бы ему умереть потом. Как? Петр Афанасьевич не знал — как. Но знал, что не дал бы...

Но Чернов уже умер, умер... Осталась почти нищая семья. Завтра мать не сумеет, может быть, купить детям хлеба. В доме, по-видимому, даже нечего уже и продавать... Это же нелегко, одинокой женщине прокормить пять ртов. Да что прокормить? Надо еще вырастить и воспитать...

Петр Афанасьевич полез в карман, вытащил деньги — все, сколько оказалось там, — и протянул их Ксении Федоровне:

— Не помню точно, но здесь, должно быть, около трехсот рублей... — Не зная, как убедить женщину взять эти деньги, он сказал первое, что мелькнуло в мыслях: — Эти деньги передали из бухгалтерии нашей больницы. Оказывается, когда ваш муж поступал к нам последний раз, с ним были эти деньги. Их забыли отдать... — Петр Афанасьевич говорил не задумываясь. Лишь бы только женщина взяла деньги.

Ксения Федоровна отвела руку Славинского:

— Не надо, доктор. Спасибо, но не надо. Никаких денег с ним не было. Я знаю точно, сама привозила его в больницу. И не могло быть. Последние годы у него были только долги. За ними и сейчас —ходят и ходят.

Петр Афанасьевич положил деньги на стол.

— Нет, возьмите их, доктор. Мне обещали помочь. Утром приезжал наш председатель фабкома. Двух детей я уже отправила к маме. А вчетвером — как-нибудь мы сумеем... — Ксения Федоровна сунула деньги Славинскому в карман пальто.

Выходя из комнаты, Петр Афанасьевич наткнулся на детей, притаившихся за дверью. Дети расступились. Он неловко прошел мимо них, ощущая за спиной внимательные и настороженные взгляды.

На лестнице, доставая из кармана перчатки, Петр Афанасьевич нащупал там деньги, поднялся опять на третий этаж и опустил их в почтовый ящик на двери квартиры Чернова.

Домой — на Петроградскую сторону — Славинский пошел пешком. В широком Адмиралтейском проезде, как в сквозном коридоре с распахнутыми настежь дверьми, бил с моста по-зимнему острый, холодный ветер.

На Дворцовом мосту Петр Афанасьевич остановился. Как необычно нынче появился в городе первый снег — пришел по реке! Маленькие буксиры проводили под мостом плоты, густо засыпанные снегом, выпавшим где-то выше по течению. Длинные белые плоты рассекали черную реку надвое... Не сегодня-завтра в городе, значит, тоже выпадет снег. И тогда уже начнется настоящая зима... Чернов не увидит ее... А мог бы тоже стоять на мосту и смотреть, как плывут по Неве снежные острова...