Георгий Шошмин - Возвращение в жизнь

Закончив сегодня затянувшийся обход, он торопливо возвращался в приемный покой. Серый, мокрый рассвет надвигался медленно, уныло. Еще горели фонари, а над деревьями светила полная луна. С листвы падала тяжелая капель.

В аллее, ведущей к приемному покою, Славинскому встретилась пара. Обгоняя ее, он узнал Новикова и Лелю Мартынову и засмеялся. Зря все-таки Алексей так много кричит о трагедии алкоголизма. Вон Новиков. Недавно был голоштанным подзаборником, а теперь как ни в чем не бывало, запросто, позабыв о своей старой семье, разгуливает с женщиной. Наверное, и целуется, и в любви пробует объясниться...

Славинскому, убежденному семьянину, хотелось думать о Новикове с возмущением. Но, к собственной досаде, возмущения не было. Думалось об этом так же, как и обо всем последнее время, — вяло, скучно, почти лениво.

Сдав дежурство, Петр Афанасьевич пошел в свое отделение. Можно было бы и уехать, но вчера поступил больной с белой горячкой, и Славинский хотел сделать еще одну запись алкогольного бреда. Нужна ли она? Петр Афанасьевич начинал как-то незаметно терять убежденность в необходимости своей научной работы. Сомнения заводили его в тупик. Но отречься от работы, на которую уже затрачено столько времени, было не так-то просто, да и не позволяло самолюбие.

Когда Славинский закончил записывать горячечный бред нового больного, Алексей Тихонович затянул друга в ординаторскую и вызвал его на разговор. Он предлагал ему заняться важным практическим делом — взяться за лечение алкоголиков тиурамом. Марине Ивановне обещали в институте выделить значительное количество этого препарата, и в больнице намечалось развернуть тиурамовую терапию.

Славинский, слушая друга, молчал.

«Ах, если бы мы все могли честно и сразу признаваться в своих ошибках, — подумал Мещеряков.— Насколько быстрее двигались бы мы тогда вперед!»

Славинский по-прежнему упорствовал. Заговорив наконец, он принялся доказывать необходимость своей работы. Но чем больше он упорствовал, тем все яснее сознавал правоту Мещерякова, которого он довел сейчас своим самолюбивым упрямством до того, что Алексей Тихонович в сердцах закричал:

— Не хочешь по-дружески слушать меня, придется послушать весь коллектив. Уж народ-то поможет мне справиться с тобой...

Своей тревогой за друга Мещеряков поделился с Мариной Ивановной и предложил работу Славинского вынести на обсуждение научной конференции врачей.

Марина Ивановна остановила Мещерякова:

— А может быть, пока хватит простого разговора? Ведь если работа интересна, можно только сбить его...

Внимательно ознакомившись с научной работой Славинского, Марина Ивановна поговорила с ним и, убедившись в правоте Мещерякова, вынесла работу на обсуждение конференции...

Жена Славинского работала в библиотеке Лесотехнической академии, и после конференции Петр Афанасьевич не захотел ехать домой, оставаться в одиночестве, — уж лучше побродить по парку.

Трамваем он доехал до Лесного и, выходя из вагона, увидел под проводами предостерегающую надпись для вожатых: «Осторожно, листопад!»

В парке академии было безлюдно. Клубами темного дыма, словно с далекого пожарища, ветер гнал набухшие, сырые облака. Отряхиваясь под холодным ветром, деревья сыпали в лицо мелкими брызгами...

Осень, осень... Петру Афанасьевичу подумалось о человеческой осени. Хорошо еще хоть, что горькую правду ему пришлось выслушать сегодня, а не когда-нибудь позже, не осенью. Тогда было бы ясно, что жизнь прожита зря. А так — есть еще в запасе время, и еще многое можно успеть сделать...

Придется бросить научную работу, доведенную почти до конца. Ну и что?.. Медицина — это борьба со страданиями. А что дает его работа? Сегодня ему честно сказали — ничего. Придется все-таки бросить ее. От этого никто ничего не потеряет... Надо бороться со страданиями. Это всегда и есть конечная цель любой научной работы в медицине...

Обдумывая, сейчас он соглашался с этим. Но почему же не хватило мужества — значит, самолюбие оказалось сильнее! — признаться на конференции, что ведь он и сам уже чувствовал, что зашел в тупик? Или просто необходимо было время, чтобы хорошенько обдумать все?.. Ну что ж, тогда действительно надо думать, думать...

Хотя Петр Афанасьевич и понимал, что заслужил те горькие слова, которые говорились ему на конференции, понимал, что в строгости товарищей была настоящая доброта и тревога за его судьбу, — все-таки он чувствовал какую-то отчужденность от коллектива, будто все глядели на него с вопросом: «Посмотрим, что ты теперь сделаешь?»

Конференцию он пережил трудно. Было сломано все привычное, а новое — Петр Афанасьевич как-то не сумел найти для себя, и было досадно, что никак не набраться мужества наладить отношения с Алексеем. Он не раз порывался пойти к другу, но останавливался. Не тот у него характер, что у Алексея. Мещеряков бы уже давно, конечно, пришел...

В отделении Петр Афанасьевич стал присматриваться к работе Мещерякова, и удивился тому, как, оказывается, друг ушел уже далеко вперед, пока он топтался на месте.

Сам того не замечая, Славинский стал многому учиться у Мещерякова.

Со старой научной работой все уже было кончено, а темы для новой — не находилось. И Петр Афанасьевич решил заняться подготовкой к лечению тиурамом. Он начал ездить в институт, изучать литературу, и даже написал письмо в Москву, профессору Савчуку, уже несколько раз выступавшему в печати с обобщающими статьями о тиурамовой терапии. Все это делал он, как всегда, добросовестно, но работа все-таки не захватывала его, он не мог заставить себя отдаться ей целиком, уйти в нее с головой, как уходил в свою работу Мещеряков.

Алексей Тихонович заканчивал с Беликовой подготовку к ее первой лекции, которую она должна была читать в клубе Механического завода. Он рассматривал лекции как важную часть всей работы по борьбе с алкоголизмом. Главным он считал — профилактику, общественное и административное воздействие. Алкоголизм надо убивать в зародыше. Больница — крайняя мера, когда положение уже безвыходное.

Мещеряков убеждал Беликову в своей точке зрения. Он не выступал проповедником ханжеского аскетизма, — нет, мы не за аскетизм, но против злоупотребления алкоголем. Он защищал лозунг: «На улицах не должно быть пьяных». Это означало не только, что отсутствие на улицах пьяных укрепит общественный порядок. Это значило гораздо большее: каждый случай алкоголизма должен быть предметом серьезнейшего внимания и, по возможности, подавляться в самом начале. Для этого надо объединить усилия и общественности, и медицины, и работников торговли и милиции.

Алексей Тихонович советовал Беликовой — лечебными примерами, фотографиями, иллюстрациями — показывать, какой вред приносит алкоголизм обществу и семье, и пьянице лично. Надо подобрать факты, задевающие слушателей за живое и касающиеся их непосредственно. Он настаивал, чтобы Маргарита Владимировна в своей лекции назвала цифру убытков, которые нанесли алкоголики Механическому заводу в прошлом году, совершив прогулы, допустив брак и простои оборудования, получив производственные травмы. А ведь кроме материальных убытков, причиненных пьяницами государству, сколько еще человеческих трагедий, разбитых семейных жизней, словом всего того, что уже никак не укладывается ни в какие подсчеты...