Василий Лебедев - Посреди России

Колосов шел по деревне, погруженный в свои мысли, не замечая, как собаки срываются на него у каждого дома и передают, как эстафету, дальше, пока не ощутил над головой прозрачную, еле видимую сень старой березы у нужного ему дома.

Хозяйки дома не оказалось. На кухне у Малинкиных к смешанным запахам квашеной капусты, вареной картошки, огуречного рассола примешивался в этот час запах парного молока. На столе стояли две полные трехлитровые банки, уже покрытые марлей, а дочь Малинкиных, Галя — как мать, черноволосая, углеглазая и оттого еще более бледнолицая и красивая, — ополаскивала подойник.

— Здравствуйте! — поздоровался Колосов, рассчитывая тем самым не на Галю, с которой виделся на работе, а на кого-нибудь еще, но никого не увидел и спросил: — А где родители?

— Мама ушла куда-то, а папа дома… Папа!

— Ой! — тотчас отозвался сиплый голос.

— Проходите, Василий Васильич… Да разденьтесь: у нас жарко! — Галя торопливо вытерла руки, скинула передник, мигом отобрала у Колосова шапку и отворила дверь в комнату направо. — А пальто-то!

Снимая пальто, он почему-то вспомнил, как на Октябрьских праздниках — совсем недавно — веселая осинкинская старуха Марковна целый вечер приставала к нему за столом — все звала «соколик» и рассказывала всем, что над его казенным домом рассыпалась звезда, а она, Марковна, загадала, и теперь не миновать ему жениться…

«Какие у нее губы…» — подумал Колосов, необычайно медленно подавая Гале пальто.

В комнате стоял голубоватый полумрак от включенного телевизора. Было чисто. Пахло вымытым полом. Сам хозяин, Евдоким Малинкин, лежал на печи, промерзнув за день на ветру, и смотрел оттуда на экран. Под голову положил фуфайку, босой ногой сдвинул и отстранил занавеску и придремывал под звуки симфонического оркестра.

— А! Вон кто это! Ну, проходи, садись, а не то — забирайся ко мне, погрейся! Замерз небось дома-то аль не?

— Не замерз, — поморщился Колосов, невольно уколотый бездровьем.

— Ну, тогда я слезу. Да садись на диван-то, не бойся: клопов нету.

— Да я, собственно… — начал было Колосов, покосившись на Галю, выхватившую из шкафа платье и снова шмыгнувшую на кухню, но хозяин сразу все понял.

— Марьи нету. Подожди, придет скоро.

— А где она? — задал он нелепый вопрос и смутился, кашлянул.

— А кто ее знает? Только что ухлесталась куда-то… — похоже, уклонился Евдоким, а закурив, добавил: — Раз глаза на мокром месте, слова от нее все равно не добьешься — это уж как положено… Суд-то когда?

«Почтальонша разнесла…» — мелькнуло в голове Колосова, и он сказал, как всегда, определенно, с полной ясностью:

— Суд состоится в субботу.

— Понятно…

— А вот ей и повестка.

Евдоким, не читая, бросил бумажку на стол.

— Надо сказать загодя, чтобы клуб натопили получше, — деловито заметил он, будто готовился к интересному представлению.

— Я скажу.

— Сейчас хорошо судиться-то: зима, торопиться не надо. Все придут…

Он сполз с дивана на пол, сел на одну ногу, а вторую поставил так, что подбородок лег на колено, и стал смотреть телевизор. Лицо его, сухощавое, скуластое и загорелое на зимнем солнце, лучилось морщинками, а глаза устало и равнодушно смотрели куда-то далеко, за экран.

— Как это досадно, однако, что получилось это недоразумение, — начал Колосов, смущенный молчанием. — Взрослый человек и из-за какого-то сена…

— Верно. Взрослый. Семь месяцев до пенсии осталось, — согласился Евдоким и позвал дочь: — Галя! Сбегала бы нам в магазин, что ли!

— Сейчас, папа…

— Нет, нет! — встрепенулся Колосов. — Я пришел по делу. Не надо, прошу вас… Потом когда-нибудь…

— Ну ладно: вольному — воля… А что Марья из-за сена дала Матвею по уху — так это брехня, как положено! Не верь! Это сама придумала. За другое она ему дала.

— За что же? — Колосов повернулся на диване к Евдокиму и даже наклонился к нему.

— Есть за что, только долго рассказывать, да и рассказывать я не мастер.

— Ну что же, тогда она расскажет.

— Ни в жизнь!

— А на суде?

— И на суде.

— Почему?

— На суде — тем более. Не будет она прошлое ворошить, я ее знаю. Это у нее, как положено…

— Но ведь дело может быть направлено опять в район, в народный суд. Что тогда?

— А ничего!

— Да как — ничего? У нее двести шестая статья, часть вторая! — запальчиво пояснил Колосов, по опыту знавший, что такие заявления о статьях всегда производили сильное впечатление своей, должно быть, конкретностью, а самому ему доставляли большое удовольствие, как и любое знание, приложенное к делу.

Евдоким ничего на это не ответил, вероятно заинтересовавшись больше тем, что объявляла диктор на экране.

— Ну, смотрите, ваше дело… — вздохнул Колосов.

— Ты не обижайся, только она, скажу тебе, нервная и ничего не боится.

«Лжет, — подумал Колосов. — Не боится, а как узнала, что суд назначен, так и убежала в слезах… Нет, тут что-то не то…»

Колосов чувствовал голод. Он вспомнил залитую водой картошку, сало, застывшее в сенях, пахучую колбасу, от которой лишь раз откусил, когда уходил за дровами, но переборол себя и решил не уходить из этой избы, пока не дождется Марью, чтобы вытянуть из нее хоть какие-то истинные мотивы ее преступления.

Марья пришла не скоро. Пришла тихая, умиротворенная, как после исповеди. Скачала было слышно, что она пошепталась с дочкой на кухне, спросила, приехал ли с техосмотра сын Николай, потом вошла в комнату, поздоровалась с гостем по имени-отчеству. Как только наступила тяжелая пауза, она тотчас распорядилась насчет ужина, но не усидела и пошла помогать Гале.

— Поешь с нами, Василий Васильич, — попросила она Колосова. — Ведь дома-то все сухомятка, поди? Да уж что там отнекиваться — дело холостое, досуг ли варевом заниматься.

— Поужинай, чего там, как положено! — вставил Евдоким, а сам к жене: — Куда ты смахнула бумажку-то? Это тебе повестка. Вот он тебя в субботу судить будет, чтобы руки не распускала.

— Пусть… — только и ответила Марья.

— Мария Кузьминична, мне бы хотелось знать, каковы, собственно, причины… за что вы его? Скажите мне, это важно…

— А чего там говорить! Суди на здоровье…

Лишь в конце ужина она сама спросила:

— А разве он не сказал? — и кивнула на мужа.

— А я при чем? С тобой было, вот ты и расскажи человеку. — Побрякал ложкой в стакане и тверже потребовал: — Говори, чего там! Не за сплетней человек пришел, а по делу.

— Видно, что по делу…

— Ну и давай, чего там у вас с Герасимовым вышло? Давно-то?

— Нет, уж говорить, так с тебя надо начинать!

— А с меня-то зачем? А ладно! Только год не перепутай!

— Чего там путать, если Колька родился на покров, а ты из лесу пришел — ему было четыре месяца. Хорошо помню. Февраль был. Вьюжища. Сорок второй год…