Василий Лебедев - Посреди России

— Ну вот, кажется, подъезжаем, — облегченно вздохнул Федька, видимо думавший о предстоящей рыбалке.

Дом был еще жив. По улице, на месте снесенных строений, зияли провалы. Многие дома лежали бесформенными кучами, сдвинутые бульдозерами и еще не вывезенные. Его же — стоял. И стоял сад, который он посадил еще при жизни Анны. Крайние яблони нависали над косогором и казались особенно высокими. По цвету листвы, по ее блеску Степан Дмитриевич понял, что сад млеет в тяжелой росной истоме. Калитка была уже сломана. Он прошел в сад, обошел вокруг дома, остановился около старой яблони. Послушал, как глухо постукивают капли по нижним листьям. «Степонька, посади яблоню», — вспомнил он.

— А ты зачем приехал-то? — вывернулся из-за угла Федька. Он жевал и выплевывал зеленые, кислые яблоки.

— Да вот… Дай, думаю, сниму пару выключателей, все равно пропадут, а в квартире у меня слабые поставлены.

— Дело! — Федька щелкнул себя по лбу пальцем и юркнул куда-то через сад к уцелевшим домам.

Степан Дмитриевич поднялся на крыльцо. Вошел в дом. В комнатах пахло пылью. На полу похрустывали стекла. В окно весело стрельнула ласточка и вышла навылет в другое. Он долго стоял в самой просторной комнате и как будто ни о чем не думал, прислушиваясь к стрекоту бульдозеров и воркотне машин. Рабочий день начался. Значит, девятый час…

Под окном зашуршало. Федька качнул над подоконником свою пропеченную солнцем образину и, улыбаясь, показал целую охапку патронов, выключателей, розеток, вырванных прямо с концами проводов.

— Видал? Порядок! — И с неожиданно озабоченным видом добавил: — Тут какая-то старуха хромая до города просится. Взять или наплевать? — И сам себе ответил: — Надо бы взять.

— Возьми, конечно, да поезжай. Пора тебе, а я доберусь автобусом, — сказал Степан Дмитриевич и стал вывертывать шуруп выключателя. Выключатели — он снял два — оказались поржавевшими и не годились в дело. Он оставил их на подоконнике, предварительно зачем-то смахнув с него пыль, и вышел из дома.

Около машины стояла Марковна, уже сильно постаревшая. Она увидела Степана Дмитриевича, узнала.

— Степан Митрич, а меня ведь паралич разбил, да вот бог смерти еще не послал, ходить заставил, — прослезилась она. — Я рано-рано приехала, автобусы пустые были. Теперь и я в городе живу. Комнату дали. Квартира маленькая, да больно гомониста: девка у меня есть, суседка, так целые вечера глотку, прости господи, дерет: «Туча пришла, грозу принесла!» — одно и то же, одно и то же! А какая тебе гроза, эвон ведро какое! А ты чего же дом-то бросил? А? Этакой-то дом! Взял бы да перевез куда, дачу бы сделал, сдавать стал.

— Трудов много, Марковна, — ответил Степан Дмитриевич, вздохнув.

— Что — трудов! Ты ведь еще не старый, — взглянула она на него каким-то очень знакомым взглядом.

Степан Дмитриевич наморщил лоб, растерянно посмотрел на нее, будто неожиданно вспомнил забытый долг.

— Ты ведь плотник хороший, — продолжала она. — Сделал бы все сам, дело это не зазорно. Ведь Иосиф и тот плотник был.

— Бандит был твой Иосиф! — вставил Федька, нетерпеливо переминавшийся у кабины. Он все держал свой товар в руках, прижимая его к груди.

— Святой-то! — изумилась Марковна, набравшаяся, как видно, религиозного духа во время болезни.

— Ну и что? — оскалился Федька и локтем открыл ей дверцу кабины. — Забирайся!

— Охтеньки, охтеньки! — запричитала Марковна, задирая длинный подол и выпрастывая из-под него ногу в войлочном ботинке.

Федька посмотрел-посмотрел, но помог все-таки старухе забраться в кабину. Захлопнув дверцу, он бегом кинулся за руль, махнул Степану Дмитриевичу рукой и дал газ.

Теперь уже никто не мешал Степану Дмитриевичу в последний раз окинуть взглядом свой дом, сад, рухнувший мостик через канаву, но когда он повернулся, то увидел, что к его дому приноравливается бульдозер. И вот уже вздрогнула крыша, и все строение, как при головокружении, качнулось слегка в сторону и обратно. Видимо, крепко держали углы, срубленные им в «чашку», да и обшивка крепила. Но вот перекосило одно окно, треснула рама, вспучилась стена. На какой-то миг Степан Дмитриевич увидел, как внутри, в глубине, мелькнуло что-то голубое, очень знакомое, и понял, что это обнажился самый первый слой обоев…

Он отвернулся и пошел по обочине шоссе к остановке.

Рядом строили высокий блочный дом. Кран катил вдоль стройки и подавал секции наверх. Рабочие еще не вошли в ритм трудового дня, что-то кричали крановщице и зубоскалили, похлопывая рукавицами. А дальше, за краном, стояли плотные косяки новых, уже заселенных домов, — на том самом месте, где были когда-то противотанковые рвы…

Навстречу попались первые грузовики с блоками, и долго после них стоял в воздухе знакомый запах выхлопных газов.

Несколько лет назад в Доме писателя привязали меня к какой-то комиссии. Тут уж ничего не попишешь — есть у тебя вдохновение, нет ли, а от общественной работы не посторонишься. Надо. Ну, сижу. Дела не делаю и от дела не бегаю. И вот заглядывает в комнату очень известный поэт, смотрит на меня и речет со страстью:

— Сидишь тут? А тебя внизу, у вахты, мужик какой-то спрашивает. С мешком!

Я, конечно, ни с места: если всем поэтам верить… И вдруг осенило: не дядька ли?

Ссыпался я с третьего этажа, глянул — дядя Митя? Точно. Он! Родной дядя, матери брат. Сидит на ступеньках мраморных, дворцовых, спина дугой согнута, локтем шапку прижал на колене, лысина во всю голову, ноги расставлены широко, по-мужичьи, новые галоши на валенках, а меж ними — холщовый мешок, на торбу смахивает. Сидит дядька под объявлениями о заграничных поездках, из-под галош лужица натаяла, а сам весь в дымище — курит! Сотни километров у человека остались за спиной, можно и отдохнуть.

— Дядя Митя! — окликаю.

Не слышит. Глухой. Подхожу вплотную и ладонью по спине, как по широкому колесу.

— Дядя Митя!

Вскинулся по-молодому, рассветился выжидающе-скуповатой беззубой улыбкой, сощурил обесцвеченные временем глаза, и сразу все в них — еще не ушедшая настороженность (приму ли?), тепло родного прищура, удивление (вырос Анны сын), усталость и радость. Радость, что нашел меня, желание скорей стать гостем, скорей отдаться в руки хозяина и занять исконную позицию нестороннего наблюдателя, чтобы досконально выявить, как живу…

Не обнялись. У нас это не принято в родовой. Я протянул ему хоть и не слабую, но уже гладкую, отвыкшую от рабочих ссадин руку, вложил ее в крепкую, широченную, как лемех, ладонь.

— Как нашел меня? — кричу в самое ухо.

— Стучал, стучал, — никого у вас дома нет, а вышел сосед да и натакал меня. Хороший человек: так, мол, и так, поезжай. Два пятака дал, до автобуса проводил. Надо ему водки купить…