Иван Уксусов - Голодная степь

— Амбары сложить пахта…

— Что такое пахта?

— Хльооопок…

— У вас хлопок называют пахтой?

— Да…

Очень смущаясь своего выговора, Муасам пояснила, что она с подругой изучает русский язык, и в подтверждение показала книгу: «Записки охотника» Тургенева.

Глаза у нее были черные, с сильным блеском, как у тетерки, а черные брови еще и начернены сурьмой или усмой. Талию перехватывал красный шелковый поясок, показавшийся Рудене лишним на рабочем комбинезоне. Восемь длинных черных кос переброшены на грудь, заправлены за поясок. Коврово-красная тюбетейка надета слегка набекрень.

— Я живу дом директора, он мой родной дядя…

— Тысяча и одна ночь! Так мы соседи?

Улыбнулась девушке и Рудена:

— Меня Марья Илларионовна сегодня поселит к вам!

Муасам обрадовалась новости, но, кажется, и смутилась еще больше.

Вероятно, вежливость не позволяла ей спокойно повернуться и уйти: она удалялась, непрерывно кланяясь и улыбаясь этим чужим людям, которые, впрочем, ей понравились. Девушка шеф-монтерам тоже понравилась.

Они пошли в глубь завода, но вскоре задержались перед широкой лужей грязи. Высматривая, куда лучше поставить ногу, Рудена то стояла на одной, то делала полупрыжок увязала в грязи еще больше. В довершение беды на нее смотрели со стены воздвигаемого амбара, весело смеясь, молоденькие строительницы. Среди девушек, одетых в одинаковые комбинезоны, Шакир заметил Муасам, узнав ее по переброшенным на грудь косам, снял шляпу и стал приветственно размахивать, надеясь отвлечь внимание девчонок от Рудены, но не тут-то было. Они смотрели, помирая со смеху, только на нее… А Муасам спряталась за выступ стены.

Горбушин попросил Рудену идти напрямик, не смешить людей, а к ней в такие минуты лучше уж было не подступать: сама не своя от злости на грязь и этих хохотушек, она ответила бригадиру резко и смутилась, потому что грубость не входила в ее планы.

— А ты знаешь, сколько я за туфли заплатила? Нет, не знаешь?.. Ну и заткнись!

Выход из положения она придумала. Повесила сумку на шею, сняла туфли и, держа их в вытянутых руках — с них капало, — в чулках-паутинках пошла напрямик. Теперь девчонки на стене амбара от смеха падали одна на другую.

У водонапорной колонки на пригорке Рудена вымыла туфли, затем ноги, обулась и с подчеркнутым достоинством приблизилась к мужчинам, ожидавшим ее в стороне.

Недоделки в знакомом типовом массивном здании ДЭС издали бросились в глаза сборщикам. Не застеклены по-заводскому широкие, высокие окна, этакие сетки из многочисленных мелких рамок, не стоят у ворот ящики с дизелями и генераторами, где им надлежало стоять согласно требованиям технических правил. Горбушина и Шакира это встревожило, а Рудене было не до станции.

Ее мучило случившееся недоразумение с Горбушиным. Она всегда вот так себе навредит, а потом переживает… Сколько плакала от своего характера! Что Горбушин сейчас думает о ней?

Выбрав минуту, уже перед зданием ДЭС, взяла его за пальцы, стараясь, чтобы этого не заметил Шакир, потянула книзу. И голос ее зазвучал виновато:

— Никиток… ты сердишься на меня?

— За что?

— Да за туфли, гори они…

— Я забыл об этом.

— Врешь!..

Он схватил ее за талию, приподнял и стал кружить. Она быстро поджала ноги, чтобы не ободрать туфли… А вскоре, довольная, даже счастливая, она удивленно ахнула:

— Слушайте, парни… Директор сюда идет! Вон он, вон… А ну, сделайте умные лица!

Шакир хохотнул:

— Тебе это не поможет!

На Джабарове была старая-престарая тюбетейка, замасленная и захватанная, не лучшего вида и комбинезон. Приближаясь, он опирался на цепной ключ, как на палку. Одежда и ключ делали его похожим на разнорабочего.

— Салам алейкум! — приветственно поднял он руку с ключом. — Какие вы молодые и красивые, ночью я вас не рассмотрел… Комсомольцы, да?

Рудена зарделась от удовольствия, приняв комплимент на свой счет и не заметив его двусмысленности. Шакир всем своим видом показывал, что шутка принята и дальнейший разговор следует вести в том же ключе. И только Горбушин усмехнулся приличия ради, в словах директора услышав недоверие, и был прав. Джабарову приятно было смотреть на молодых, отлично одетых ленинградцев, но одновременно и тревожно. Смогут они должным образом выполнить работу, собрать и пустить в эксплуатацию шесть тяжелых, громоздких машин — три дизеля, три генератора?

Горбушин достал из кармана копию акта-договора о продаже машин «Русского дизеля» хлопкозаводу, в котором говорилось, что качество монтажа завод-поставщик гарантирует, протянул Джабарову. Но тот читать не стал. Копия была и у него.

— Не будем ссориться, друзья! — посмеивался он, в свою очередь поняв Горбушина. — Лучше доложите мне, как отдыхали? Такая ночь в Узбекистане — большая редкость. — И стал поправлять свою старенькую тюбетейку, чуть прикрывающую смоляные волосы, образцово уложенные природой кольцом к кольцу.

Рудена за всех поблагодарила его.

— Я просил жену дать вам больше одеял. Не замерзли? Вы приехали не из Ташкента, я понимаю, приехали не на одну неделю, я все прекрасно понимаю… Мы вам создадим условия, не беспокойтесь.

Но если понимал шеф-монтеров он, то не совсем понимали они его. Не знали, серьезно говорит или шутит, — в заблуждение вводил акцент Джабарова, а также многие неправильно выговариваемые слова. Часто произносимое «не», например, у него звучало как «нэ»…

Пнув ногой порожнюю бочку из-под цемента, он откатил ее от стены ДЭС. Вернулся, склонился и начал отбрасывать куски битого кирпича, поругивая строителей. Всегда оставляют мусор!

Рудене интересно было наблюдать за ним. Внезапно она сказала, что ни одного ленинградского директора никто не заставит катать по заводскому двору грязные бочки или швырять кирпичи. Джабаров ответил, не оставив работу:

— Зачем равняете? У вас большой завод, большой директор. Я свинью вчера гонял здесь, прибежала с поселка. Я ее к воротам гоню, она к амбарам бежит. Как выражала протест!.. Пока не попал по ногам ключом, бегала…

Горбушин спросил, кто им сдаст но акту станцию. Он, Усман Джабарович?

— Зачем я? — не разогнулся Джабаров и теперь. — Или думаете, если бросаю кирпичи, значит, мне делать нечего? Сейчас придет главный механик.

Он и пришел через несколько минут, седой и грузный человек с опустившимся веком на левом глазу, отчего правый глаз, раскрытый шире обычного, смотрел резко, и многих людей это смущало.

— Гулам Абдурахманович Ташкулов, — представился он.

Директор ушел, провожаемый неодобрительным взглядом Ташкулова, что не укрылось от внимания Горбушина, и догадка, что на ДЭС не все благополучно, опять тревожно шевельнулась в нем. Но, ничем не показав своей озабоченности, он любезно спросил, кто сдаст им по акту станцию.