Иван Уксусов - Голодная степь

— Я не предлагал свалить их в бунт или в амбар. Я просил высушить этот хлопок.

Бекбулатов поднялся, взял со стола шляпу и портфель.

— Это не выход… Один раз разреши — и мокрый хлопок потечет рекой. — Ну, а если соревнование, то выигрывать его таким путем и получать за это награды — не дело. Спокойной ночи, Дилдабай Орунбаевич.

Но вот и пришел конец авралу.

Ушли стекольщики, закрыв крышу узкими полосками стекла, отливающими синевой; ушли хохотушки Муасам, со всей девичьей старательностью выложившие пол серой метлахской плиткой в косую ленту: он казался накрытым серо-матовым превосходным ковром… Было светло и тихо. Стоял неподвижно мостовой подъемный кран, опустив вниз крюк, похожий на перевернутый вниз головою вопросительный знак.

В здании одни лишь сборщики обрабатывали теперь мелкие и мельчайшие детали: смазчики высокого давления, форсунки, картерные люки, глубинные клапана, — интересная у слесаря работа, почти каждый день новая.

Горбушин, работая, думал о Гулян. Случай в райкоме партии, о котором ему рассказали Рахимбаев и Джабаров, а вечером еще и Нурзалиев, новыми красками нарисовал Горбушину мужество девушки, цельность ее натуры.

Ему хотелось видеть ее, слышать чуть глуховатый голос, всмотреться в бездонные глаза, в которых ему всегда чудилась какая-то загадка; не поборов в себе этого желания, готовый направиться к воротам, он шепнул Шакиру, что идет в лабораторию.

— Я тоже! Интересно узнать о поединке из первоисточника!

— Не пойдешь, — твердо ответил Горбушин.

Надо было все время кому-то из них присматривать за работой Мурата и Акрама. Последний неделю назад едва не запорол маленькую хрупкую деталь, и это уже вторично. Хорошо, рядом был Рахимбаев, остановил руку слесаря.

Открыв дверь в лабораторию ОТК, Горбушин оказался в небольшой прихожей с ковриком у порога, с одним окном, наполовину закрытым марлевой занавеской. В комнате, более просторной, все светилось сверкающей белизной. Горбушин в темном комбинезоне, пропитанном пылью и масляными пятнами, оробел, боясь и шаг сделать от порога.

Три девушки в белоснежных халатах поначалу не обратили на него внимания, поэтому он быстро осмотрелся. Одна из них доставала хлопок из пробоотборочных банок и раскладывала его поперек широкого стола ровными грядами. Создавалось впечатление, будто маленькие волны бегут одна за другой и светятся. Вторая девушка сидела за столом, изучала накладные, каждое утро поступающие сюда из весовой будки Махкама. Рип стояла у стола-бюро, склонившись над микроскопом.

Душно, приторно пахло хлопком… Им забита вся эта просторная комната. Он на столах, в банках на полу, в стеклянных колбах на многочисленных настенных полках. Лаборатория напоминала аптеку.

— Здравствуйте!

Рип поспешно шагнула к нему:

— Сюда нельзя!

— Я и на пороге боюсь стоять… Здравствуйте!

— Здравствуйте!

Сотрудницы прекратили работу, смотрели на них.

Горбушин, понизив голос, предложил Рип выйти на минуту за дверь. Она молча сняла халат, повесила его на вешалку, и они вышли. Остановилась она тут же у двери, что Горбушину не понравилось.

— Вам, кажется, что-то нужно? — холодным, деловым тоном осведомилась она.

— Ничего особенного… Ваш конфликт с Айтматовым переживает вся наша бригада, вот я и зашел убедиться, что вы в хорошей форме.

— Несет пылью… Встанем спиной к воротам.

Они повернулись спиной к воротам, и Горбушин продолжал:

— Я вижу, вы из любых трудностей выйдете победительницей.

— Для комплиментов это не совсем подходящая минута.

— Хотите сказать…

— Просто я не давала вам повода говорить со мной таким уверенным тоном.

Горбушин смущенно засмеялся:

— А я как раз страдаю от неуверенности… И довольно часто… — Он пробежал взглядом по своему загрязненному до предела комбинезону. — В тот вечер у Пурзалиевых мне показалось, что мы все-таки маленькие друзья.

Рип пресекла и эту его попытку говорить с нею дружески:

— Вечером у Нурзалиевых я сказала, что завтра все будет по-другому.

— Я не придал этому серьезного значения…

— Напрасно!

— Может быть, и напрасно… Может быть. А думать о вас иногда, Рип, вы позволите мне?

Пауза, возникающая в критические моменты разговора, нередко помогает человеку преодолеть смущение или раздражение, а бывает, усиливает их. Рип помолчала и перешла на еще более решительный тон, чтобы скорей закончить ненужный разговор:

— Моя ташкентская подруга, о которой вы уже столько раз напоминали мне, однажды заметила, что в ее жизни никогда не будет случайных мужчин, потому что она полюбит только такого человека, у которого никогда не было случайных женщин.

— Ну, более чем ясно, Рип… — с горечью и вдруг со злостью сказал Горбушин. — Умница ваша подруга, не могу не заметить этого еще и еще… Впрочем, она, кажется мне сейчас, только то и делает, что всех обвиняет, а сама чистая, как агнец божий… Поразительна, знаете, способность человека все прощать себе, а в другом порицать так много… Если бы эту способность да перевести какой-нибудь чудодейственной силой, скажем, в электроэнергию, тогда, пожалуй, каждый второй из нас смог бы на собственном электродвигателе слетать на Луну и благополучно вернуться на Землю.

Она невольно рассмеялась. Горбушин, однако, чувствуя себя незаслуженно обиженным, решил этого не заметить.

— Як вам действительно по делу… Извините, что оторвал от работы. Значит, поездом до Ташкента, затем автобусом до самого Пскента, без пересадки?

— Без пересадки. С вокзала в Ташкенте можно на такси переехать на автовокзал, там купить билет и дождаться своего автобуса.

— Благодарю вас. До свиданья…

— Вы когда едете?

— Через неделю, шестого ноября.

— Я тоже еду шестого. Можем поехать вместе.

Горбушин молча склонил голову.

Отправиться в Пскент вдвоем с Рип Горбушину не удалось. За ним увязался Шакир, и никакие просьбы к другу остаться на хлопкозаводе Горбушину не помогли. Шакир решил, что древний узбекский базар, конечно, интереснейшее зрелище, а поэтому выразил желание увидеть его.

Вагон, когда они вошли в него все трое, был переполнен пассажирами: чувствовался канун праздника. Три часа езды до Ташкента они простояли в проходе, в полусумраке присматриваясь друг к другу, к лицам ближайших пассажиров: окна вагона были завешены толстыми зелеными шторами, чтобы не напекало солнце.

В Ташкенте взяли такси, с удовольствием после долгого стояния расселись в машине. По одной из улиц-аллей направились к центру города, а оттуда к шумному автовокзалу, — там каждые полчаса автобусы уходили во все глубинки республики: на Коканд, Андижан, Пскент, Маргелан, Фергану.