Василий Шурыгин - Октябрьские зарницы. Девичье поле

Северьянов смотрел неподвижными глазами в темный проем двери, в котором скрылась девушка. Рассерженный, с болью в сердце, со смутной тревогой на душе, он быстро повернулся спиной к темному зданию и, решительно раздвигая темноту, зашагал в сторону мужского общежития.

Северьянов стоял у окна преподавательской комнаты учительской семинарии, где происходили межуездные учительские курсы. Учителя почти единогласно приняли проект программы единой трудовой школы со всеми поправками и дополнениями, сделанными комиссией.

Иволгин, подавленный и угнетенный, после голосования покорно пожал плечами: «Большинство никогда не ошибается: подчиняемся большинству».

Хлебникова, поблескивая стеклами пенсне на Демьянова, подошла к Северьянову и сдержанно, но раздраженно проговорила:

— У него всегда аккуратный, но невеселый смех. Взгляните, — она кивнула в сторону Демьянова, — как он смеется, одним лицом, а спесивая душа его сейчас скрипит зубами. Я даже слышу этот скрип. — Маленькая, плечистая, с короткими ножками, сама она улыбалась сейчас холодно. — Это и неприятно.

Демьянов, казалось не без усилия, выдавливал улыбку на своем темном лице. Он делал это из солидарности смеявшемуся в усы Иволгину. Почтительной выправкой Демьянов выражал директору учительской семинарии почти собачью преданность. Но бархатные черные глаза его под широкими бровями были неподвижны, зорки и холодны.

Северьянов чувствовал, что он сам сейчас с каким-то подлым и гнусным удовлетворением слушал Хлебникову. Но не выдал ей этого своего чувства.

— Слишком занимает вас Демьянов, — заметил он шутливо, — не влюбились ли вы в этого красавца?

— Тьфу! Типун вам на язык! Я его ненавижу.

— Любовь, говорят, иногда похожа на ненависть.

— Вы плохо сейчас шутите. — У Хлебниковой появились горькие складки у губ. Жесткий рот ее искривился, и сощуренные глаза сверкнули с еще большим злорадством. Она засмеялась своим сухим, злым смехом. — Присмотритесь к нему! В тридцать лет он начинает плешиветь, правда, со лба. И не оттого, что умен, а оттого, что постоянно думает, что он умен.

Северьянов, внутренне улыбаясь, сказал себе: «Знает, подлая, что я ненавижу Демьянова, и старается сделать мне приятное. Хитра, зла и умна, как ведьма. Только с чего это она сегодня так ко мне подъезжает?»

— Демьянов надеется, — продолжала Хлебникова, — что Иволгин, который остается по-прежнему директором семинарии, назначит его преподавателем литературы. — Лицо Хлебниковой выразило сухую и злобную решительность. — Но не бывать этому! Разве только через мой труп. О, как этот тихий карьерист умеет быть милым человеком!

— В борьбе против милых приспособленцев и карьеристов, Зинаида Григорьевна, я ваш верный союзник.

— А в чем неверный?

— В вашем желании подкуривать ладаном Иволгина и Миронченко.

— Вы что, считаете меня барышней, которая одновременно увлекается всеми ораторами, какую бы чушь они ни говорили? — Хлебникова упорно и зло посмотрела в лицо Северьянову. — По-вашему, надо каждый раз поднимать бурю в стакане воды?

— Учительская конференция чуть больше стакана. Мы лучше Иволгина знаем, что наши школы без всяких средств… Крыши текут, дров нет, парт не хватает, со школьными принадлежностями — швах. Но мы поднимаем самодеятельность учителей и верим, что в массе учительства, в их самодеятельности, в их преданности школе спасение. А Иволгин и его компания тянут свою волынку: «Средства должна дать Советская власть!» Вы же, вместо того чтобы сбивать им кадетские клыки, гладите их по голове и приговариваете: «С одной стороны, не правы, с другой стороны — правы!»

— Приберегите вашу пламенную речь для очередного митинга! — съязвила Хлебникова.

— Не язвите! На меня ваш яд не действует.

— Я с вами, Степан Дементьевич, вполне и совершенно согласен, — подхватил Гедеонов, который незамеченным подошел к ним и слушал их разговор. Шмыгнув носом, он погасил свою папиросу, стукнул по пеплу средним пальцем и продолжал: — В школах можно сейчас же использовать для изготовления наглядных пособий рисование, лепку, шитье, картонажное, столярное и переплетное ремесла. Прививая ученикам эти трудовые навыки и развивая у них самодеятельность и инициативу, повторяю, можно изготовить все необходимые для школы наглядные пособия, да и не только их, а и крышу покрыть, чтобы не текла. — Гедеонов указал погашенной папироской в сторону московских лекторов, оживленно беседовавших с учителями-вусовцами. — Товарищи из Москвы рассказывают, что даже преподавание математики, такого, казалось бы, абстрактного предмета, можно поставить совершенно наглядно даже с применением трудовых процессов. Все дело в том, что нам надо убить нашу обломовскую лень-матушку, которой заразила нас орда Батыева.

— Политики в школе, — услышали вдруг все втроем звучный и сочный голос доцента Сергеева, — нельзя избежать. Вы ее — в окно, а она к вам в дверь…

— Самое главное, — поддержал тихо Сергеева лектор-математик сухим, пронзительным тенорком, — не ждать сверху манны, отучиться от этой дикой привычки: «Барин приедет, барин рассудит!»

Иволгин, стоя в сторонке от группы учителей, окружавших москвичей, скрестил на животе руки в белоснежных манжетах и слегка пошатывался из стороны в сторону. Демьянов, наклонившись к его уху, что-то говорил, судя по выражению лица, очень важное. Иволгин мягко улыбался, посматривая на свои усы. Но вдруг его глаза, ласкательно скользнув по лицу преданного вассала, внимательно уставились на Северьянова, который почувствовал в этом взгляде что-то неприятное для себя, какую-то недобрую затаенную мысль… Раскланявшись с Хлебниковой и Гедеоновым, Северьянов вышел из преподавательской комнаты с неприятным чувством: «Ну и народец! — думал он о вусовцах, ступая по коридору твердыми шагами. — Нужно иметь демьяновскую гибкость характера, особую проницательность подхалима, его ловкость, сметливость и проворство мыслей, чтобы вытерпеть хоть час общения с этой компанией».

Заметив исчезновение Северьянова, доцент Сергеев нетерпеливо выслушал похвальное слово Иволгина, поднесенное ему как бы от имени всего учительства, поблагодарил за признательность и обратился к своему коллеге методисту-математику.

— Кажется, пора обедать? Здесь вкусно и сытно кормят. Не то что у нас в Москве. Чудесные щи со свининой!

Иволгин проводил москвичей почтительным поклоном.

Сергеев взял под руку Хлебникову и следом за математиком, подлаживаясь под шаги своей спутницы, быстро вышел из преподавательской комнаты.

Иволгин недоверчиво вперил глаза в дверь, аккуратно прикрытую за собой Сергеевым.

— Каждый человек — узел, — проговорил он. — Только не в каждом узле одинаковое число ниток, за которые его дергают.