Василий Шурыгин - Октябрьские зарницы. Девичье поле

— Ни одного фунта! — отрезал неожиданно появившийся на пороге учительской каморки Вордак. — А если ваша уездная земская управа будет настаивать, то мы потребуем, чтобы в городе Совет рабочих и солдатских депутатов распустил ее, как контрреволюционную… власть! — Вордак хотел сказать «свору», но сдержался сейчас, не желая уронить авторитет красноборских большевиков перед этими образованными соглашателями.

— Совет в городе такой власти не имеет! — возразил Баринов. — Это совещательный орган при комиссаре Временного правительства.

— Ну, это по-вашему совещательный, — возразил Вордак, — а рабочие и солдаты считают его революционным органом своей власти.

— Считать — солдаты пусть считают, — заметил, язвительно щурясь, Дьяконов, — а подчиняются они все-таки начальнику гарнизона, а не Совету. За неподчинение военно-полевой суд карает. Вы солдат, сами хорошо это знаете.

— Пусть попробуют приехать нас Карать, — Вордак сел на кровать Северьянова. — А землю, леса, луга, дом, движимое и недвижимое имущество мы отберем у Куракина.

Дьяконов взялся за голову.

— Что же это такое?

— Борьба! — сказал спокойно Северьянов. — Вы боитесь слова «насилие», а мы его применяем к насильникам. По-вашему — между капиталом и трудом можно найти общий язык, а по-нашему — надо сперва власть труда установить, утвердить, а потом подумать, с кем из капиталистов можно разговаривать другим языком. Теперешний разговор наш — пустая трата времени.

Когда особая комиссия уселась в орловскую просторную телегу на железном ходу с рессорами, Дьяконов снял свое пенсне, а с ним и маску мягких манер.

— Сотня казаков, суд и расправа на месте — и никаких с ними больше разговоров.

Баринов переглянулся с Гедеоновым.

— Чем же это отличается от карательной политики Николая Кровавого?

— Насилие за насилие!

— Большая разница, господин Дьяконов, в их и вашем насилии. Большевики здесь насилуют князя Куракина, а у нас — оптовика-лобазника Гуторова. Вы же, как и кровавый царь, готовитесь стрелять в рабочего и мужика.

— Вам бы только земство ваше оставили.

— Вы и ваш приятель Салынский своей политикой земство погубили.

В каморке учителя в это время Вордак делал по три обычных шага вперед-назад.

— У этих господ на дурака вся надежда, а дурак-то, вишь, поумнел. Я по пятам за ними сюда ехал от Высокого Борка. В нашей школе они запугивали учителей немцами и карательным отрядом казаков. Говорили, скоро прибудет. Наши высокоборские учителя заявили им: «Карательный отряд нас не касается. Каждый гражданин волен голосовать за кого хочет. Мы будем голосовать за список № 7, за большевиков, и к этому призываем крестьян». Всех отважнее рубила куракинским холуям ухажерка Ковригина, Дашей звать, солдат-девка, не чета твоей богомолке… Кстати, ты в Березки когда собираешься?

— Завтра.

— Говорят, поручик Орлов и его друг студентик днюют и ночуют в Березковской школе. Держи ухо востро! Я, брат, видел, как твоя богомолка тебя глазами ела и как ты размяк. Откуда у тебя такая чувствительность к бабам?

— Хватит! — рассердился Северьянов. — Мне начинает надоедать эта опека. Что я вам, мальчишка, что ли?

— Ерепенишься зря. Не посади я на волостном съезде этого старого снохача, они бы с Маркелом из нашего собрания депутатов анекдот сочинили. До тебя, вижу, это не дошло.

— Дошло. И прошу — хватит.

— Дошло только с одной точки — с точки этих карих завлекательных глаз.

— Товарищ Вордак!?

— Ну?! — взялся за рыжий ус Вордак. — Самолюбивый интеллигент! Готов весь свет забыть и в небо на огненной колеснице, как Илья-пророк, взвиться.

— В небо, ну и чушь! — выговорил, отходя, Северьянов.

— Кому-нибудь скажи, а не мне! — улыбнулся Вордак. — Я, брат, весь в тебя. Только и разницы, что необразованный. А тоже бывало: увижу красивую девку, глянет на меня, как только они одни умеют глядеть, — ну, и готов лететь за ней на ковре-самолете за тридевять земель. А в общем, ладно, кончим с любовной волокитой! Я пришел набиваться к тебе в помощники. Березковцев из эсеровской веры в нашу крестить.

— Спасибо, только я один справлюсь.

— Опять самолюбие?

— Нисколько.

— Ну, как хочешь. Была бы честь предложена, а от убытка бог избавит. Бывай здоров! Это, имей в виду, идея Стругова, а не моя, назначить тебе помощника. Да, между прочим, Кузьма Анохов, хоть и бывший эсер, а молодец. Через неделю обещал Шинглу в новую хату ввести. Ну, а Шингла, бандюга, слыхал, что отмочил?

— Знаю.

— Приговорили подлеца условно к расстрелу, а он после этого братьев Орловых и сороколетовских кулаков живьем чуть не сжег… Ну, желаю успеха! Поскачу следом за этой бандой соглашателей, они в Литвиновку умчались.

Семен Матвеевич в прихожей, не торопясь, поджигал возле печи свою трубку горевшим концом лучины.

— Что-то сегодня твоя трубка плохо зажигается, — проводив Вордака, подошел к нему Северьянов.

— Мою трубку можно быстро разжечь только тобой либо Вордаком, — прохрипел старик, сидя на корточках против бушевавшего в печи пламени жарко горевших березовых дров. — Глядючи на вас, сидел тут и думал: вот-вот от слов за ножи схватятся.

В сенях послышался шорох шагов. С необычной для него поспешностью вошел Ромась.

— Учитель, сейчас к тебе явится Орлов Миллян, будет звать в гости. Советую — иди. Постарайся узнать их планы. Они что-то замышляют. Я, Василь и Колька Слепогин будем в дозоре. Действуй смело.

Действительно, не больше получаса прошло, как Емельян Орлов появился в школе.

— Можно с вами, господин учитель, пару слов перемолвить? — поклонился он Северьянову, не теряя собственного достоинства.

— Пожалуйста, — Северьянов указал на свободный табурет у стола.

Ромась укрылся в темном углу возле лежанки. Орлов снял бараний треух, перекрестился на винтовку, висевшую у изголовья кровати:

— Я пришел вас поблагодарить. Сынка моего вы грамотой не обходите.

— Это моя прямая обязанность! — ответил Северьянов, переглянувшись с Ромасем. — Но ваша признательность мне приятна.

По оспяному лицу Орлова видно было, что в его голове бродило много мыслей, и он решал, какую выбросить на свет божий.

— Князя вы окончательно решили вытурить?

— Окончательно.

— А с его имением как?

— Организуем коммуну.

Орлов взглянул через открытую дверь на сидевшего сейчас на нарах Семена Матвеевича.

— Командовать в коммуне хозяйством, конечно, будет ваш приятель Семен Марков?

— А чем я плохой командир? — подхватил с ухмылкой Семен Матвеевич.

— А тем, мне думается, — стараясь удержаться в границах шутки, молвил Орлов, — что ты в воскресенье песни поешь, а в понедельник кобылу ищешь. В амбаре у тебя даже мыши перевелись. Сколько годов ворота бороной подпираешь.