Василий Шурыгин - Октябрьские зарницы. Девичье поле

Северьянов, слушая Куракину, всматривался в Маркела и думал: «Зверски убил Шинглу, жесточайше расправился с его семьей и — не в одном глазу!»

— Вы что-то хотели сказать гражданину Северьянову? — взглянула Куракина на Маркела.

— У меня с ним один разговор! — Бандит вскинул винтовку.

Куракина ударила ладонью по ствольной накладке, и пуля шлепнулась в воду.

— Мне еще необходимо, — бросила она Маркелу, — при других обстоятельствах встретиться с гражданином Северьяновым. Берите весла!

Маркел послушно положил на дно лодки винтовку и сел на весла:

— Ну?! Чего молчишь, большевистский атаман? Кланяйся Таисии Никаноровне.

— Думаю о тебе: кто ты — человек, в которого влезла свинья, или свинья, в которую вселился сам сатана?

Маркел, к удивлению Северьянова и Куракиной, на этот раз захохотал и ухарски поднял весла:

— Уезжаю в добровольческую армию генерала Алексеева. А Нил, знай, порядочная сволочь — работал на нашу банду! Хотел я о нем написать в чека, да раздумал, — Маркел ударил веслами по воде: — Доносить — головы не сносить. Пусть приспосабливается. Вступит где-нибудь в вашу партию. И коли моя голова на плечах уцелеет, может, и меня, бродягу бездомного, на ночку-две переночевать пустит в худую годину.

Куракина помахала рукой в черной перчатке.

— Прощайте, Северьянов! Помните, все наши встречи с вами были не случайны. Мне хотелось поближе узнать вас, большевиков!

Лодка скрылась за камышовой стеной. Северьянов продолжал сидеть оцепенелый, с сердцем, готовым выскочить из груди. Ему начинало казаться, что все, что только произошло, — нелепая галлюцинация. Он последнее время днями усиленно работал в школе по подготовке учеников к экзаменам, а по ночам участвовал в облавах на остатки растрепанной банды братьев Орловых. Сидя неподвижно на дне душегубки, он говорил себе: «Маркелу о месте нашей охоты сообщил Нил, а Нилу рассказала Гаевская, а Гаевской — я сам в Высокоборской школе на экзаменах. И вот чуть не послали, как говорит Коля Слепогин, со дна рыбу ловить!» Взял весло и стал выгонять лодку из камышовой засады. Забыв про опасность быстрой езды в долбленом корыте, быстро поплыл вверх по течению. Кругом тихая, глубокая пустынная тоска. По обе стороны разлива — дремучие леса. Солнце уже палило изо всех своих батарей по красивой рати могучих правобережных сосен. Северьянов зорко всматривался в камыши. Нигде ни души. Но вдруг в протоке слева заметил нос лодки. Подогнал свою. Во весь рост на дне обнаруженной им в камышах лодки лицом вверх лежал Кузьма Анохов. Во рту у него торчал белый кляп из вышитого полотенца, в которое жена завернула ему с десяток соленых огурцов. Северьянов выдернул кляп.

Молча плыли вниз в сторону причала. Кузьма первый заговорил:

— Как они узнали, где мы с вами охотимся? — Северьянова больно ожгли эти слова, но он не признался, что оказался болтуном. Кузьма продолжал думать вслух: — Маркел несколько раз собирался пальнуть меня в упор, да Таиська не дала. Зверь, а бабьей команде поддается.

— Маркел зверь с мозгами бульдога, а собаки послушны своим хозяевам.

Показался причал. Северьянов еще раз оглядел широкую гладь бежавшей воды, острова камышей и прибрежных кустарников: «Как в воду канули!»

Втащили душегубки в зеленые сабельные заросли явора. Северьянов пыжовником от одностволки Кузьмы выбил гильзу из патронника своей берданки, вставил патрон, заряженный картечью. Набросил ремень через плечо. Молча подошли к Соколиной горе. Володя Яновский по-прежнему сидел со своим мольбертом возле можжевелового куста, кусал ручку кисти и задумчиво любовался все той же, но уже потерявшей утреннюю свежесть березкой. Северьянов хотел сделать ему допрос, как другу Нила Свирщевского, но, увидев по-детски невинное лицо страстного природолюба, махнул рукой. Объяснив Кузьме, что идет отсюда прямо к Вордаку, быстро зашагал по песчаной дороге, стараясь не задевать за выползавшие на нее желваковатые корни.

Сегодня отправлялся в коммуну первый обоз пустокопаньских коммунаров. Размеченные собственноручно Колей Слепогиным пахучие бревна его новой хаты лежали в головных подводах обоза, растянувшегося на всю деревню. Вордак обещал ему сегодня же поставить сруб и через два-три дня отделать хату «как войти». А потом Коля устроит пир на весь мир в честь зарегистрированного вчера в ревкоме Самаровым его брака с Аленкой Марковой.

День выдался безветренный, теплый и ясный. На небе стояли ярко облученные солнцем белые крупные облака. В садах свадебно цвели яблони, вишни, сливы и груши. Из густого мелколесья тянуло сладким парным запахом отцветающей черемухи. Кони звенели сбруей; отмахиваясь от мух, глухо постукивали копытами о теплую землю.

Пустокопаньцы, от мала до велика, столпились у школы, окружив трибуну, сооруженную из парт, накрытых досками. На трибуне за составленными столами сидели Вордак, Стругов, Силантий, Северьянов и Ромась — президиум митинга. Василь Марков стоял на краю трибуны.

— Товарищи, я вам обрисовал картину, — говорил он слегка дрожащим голосом, — почему мы, коммунары, покидаем вам свои наделы, чем обогащаем вас, остающихся в деревне. И, промеж того-сего, покидаем ту окаянную собственность, которая нас с вами давила. Мы верим, что и вы освободитесь из ее костлявых рук. Труд победит капитал и везде возьмет власть в свои руки, за что мы и вступаем в революционный бой не только с нашей, но и с мировой буржуазией. А чтобы победить, нужно сплотиться. Одна синичка немного из моря упьет. Коммуна сплачивает нас в бронированный кулак. Этот кулак обрушится, промеж того-сего, на голову наших и мировых паразитов. То, что это будет так, подтверждено делом наших рук: мы, коммунары, живя еще по деревням, засеяли яровые хлеба раньше вас. Сплоченный труд коммунаров — это беглый огонь по капиталистам. Вся Россия скоро сплотится в коммуну, которая сделает наш народ самым могучим на всем земном шаре, и тогда одним нашим согласным вздохом капиталисты будут сметены с лица земли. Да здравствует, товарищи, наш сплоченный труд! Да здравствует большевистская партия во главе с товарищем Лениным! Ура!

Когда толпа успокоилась, Василий, раскрасневшийся, блестя потным лицом и возбужденными глазами, махнул своей смятой солдатской фуражкой.

— На этом я кончил! — и под одобрительный гул сошел с трибуны. Его место не сразу занял Силантий.

— Граждане, — начал он, ища кого-то зоркими глазами, — я коснусь того вопроса: какая нам выгода от коммуны. Мы с вами хлеборобы и рассуждаем так: хлеб на стол, так и стол — престол, а хлеба ни куска, так и стол — доска. Уходящие от нас коммунары оставляют обществу девять своих наделов. Это свыше полета десятин. Ежели мы этих полета десятин путем удобрим, обработаем и уберем урожай, то на нашу деревню падет дополнительно три с лишком тысячи пудов хлеба.