Василий Шурыгин - Октябрьские зарницы. Девичье поле

Кусок, как видите, порядочный. Теперь посмотрим с другой стороны: с уходом коммунаров деревня уменьшилась на семь дворов. — Силантий посчитал вслух едоков, — сорок человек! Четвертая часть Пустой Копани ушла от нас. Их доля нам приплюсуется. Значит, хлеба на столе у нас, как видите, прибавится.

— Вот бы тебя, Силантий, председателем коммуны! — выкрикнул кто-то из толпы. — Вся деревня повалила бы на коммунарскую жизнь.

— Он богу норовит угодить за чужой счет! — съязвил кто-то.

— Что в людях живет, то и нас не минет, — возразил Силантий, — за мной дело не станет: в коммуне от дураков и лодырей отбиваться легче. — Силантий поклонился народу в пояс и занял свое место за столом. Емельян Орлов подошел к трибуне.

— Разрешите мое мнение сказать!

— Давай, говори! — бросил Стругов, переглянувшись с Северьяновым и Вордаком.

— Я, миряне, как видите, четверку лошадей заложил на сегодняшнюю толоку в честь коммунаров.

— Ты бы с удовольствием всех нас свез, — вставил Семен Матвеевич. Орлов молча поклонился ему и продолжал:

— По двум продразверсткам я с государством рассчитался. — В глазах Емельяна не осталось и следа былой самоуверенности, они вкрадчиво вглядывались в толпу, искали сочувствия, выказывали настороженность пленного в стане врагов.

— Впредь так поступайте! — улыбнулся Северьянов.

— И будешь жить, — добавил Вордак. — А полезешь на нас, как твои браты, с рожном, получишь вотчину в косую сажень. Расскажи-ка лучше народу, куда братьев сплавил?

— Товарищ Вордак, — умилился Емельян, — как они ушли из дому, вот Христом богом клянусь, ничегошеньки не знаю. Забирайте в коммуну поскорей их хаты, чтоб не думалось. А я объявлю всему миру, что больше ни батраков, ни поденщиков брать не буду и прошу выключить меня из кулаков.

— Ничего, у тебя жила крепкая, походишь в этом звании!

— Припусти его только к человеческой крови — сразу раздуется.

Вордак, посмеиваясь, вышел на край трибуны. Медленно смолкал говор. Он указал загоревшимися глазами на Орлова:

— Слыхали? А какой неприступный был! Теперь ягненком перед вами топчется, кровосос! — Вордак кивнул в сторону Емельяна: — Любуйтесь, это ваша победа. Теперь мы, а не они держим колесо истории в руках и зорко следим, чтобы Орловы и им подобные не бросали палки в это колесо, а ежели кто бросит, эти палки рикошетом будут бить по контрреволюционной своре. Наша коммунарская сплоченность, как правильно тут говорил Василь Марков, нужна нам не только, чтобы лучше пахать, сеять и тому подобное, но и для того, чтобы быстрее выкопать могилу буржуям, которые полезли на нас в атаку на машинах с хату ростом. Лезет такая машина и подминает под себя деревья, как стебельки травы. Но у наших коней копыта обмыты, нас эти машины не подомнут. В одну шеренгу с нами становится мировой пролетариат. Мироеды вместе со всеми своими прихвостнями неминуче потерпят крах и будут сметены с лица земли пожаром мировой революции. Да здравствует, товарищи, мировая революция! В ногу с рабочим классом, под руководством товарища Ленина и большевиков к мировой коммуне!

— Ура! — звонче всех кричали школьники.

Стругов взял Северьянова за локоть:

— Вишь, как рубит? Твоя выучка.

— Потому и уезжаю от вас со спокойной совестью. Ведь вот даже ты у меня заговорил, а вот послушай нового оратора, которого я два месяца готовил! — Северьянов быстрым взглядом отыскал кого-то в толпе.

— Слово имеет Корней Аверин!

Лесник, все время прятавшийся за спины других, боязливо оглядываясь, подошел к трибуне и снял шапку. У трибуны его подхватили и поставили на подмостки. Корней поклонился народу, спрятав шапку за пазуху своего серого жупана.

— Это самое, значит, я всегда говорю: всяк сам себе хлеб добывает, ну, и потому ежели мне в рот полезло, то, значит, и полезно. Учитель всю зиму допытывался у меня: мол, по какой статье тебе, Емельянов, власть Советская не подходит? Я, это самое, великим постом, в страстную пятницу, ему сознался, а теперь и вам объявляю. Ответ таков: князь говорил мне, что от Советской власти все образованные отшатнулись. А без образованных какое же руководство государством? Сами понимаете. Я с этой точки не схожу и теперь. Учитель много раз мне рисовал картину, кто такой Ленин. Ну я, конечно, все это на ус мотал, а потом сказал себе: «Раз такой высших наук ученый человек, как Ленин, присоединился к Советской власти и стал даже у руля ее правления, значит, власть Советская при всех обстоятельствах — самая правильная власть». На третий день пасхи, это самое, я пошел к учителю и говорю: «Присоединяюсь вне всякого сомнения». Если я неправду сказал сейчас, чтоб мне куском кулича подавиться! Ну и теперь, конечно, меня никто не сдвинет с моей черты! — Лесник оглянулся на президиум: дескать, все, и гордой походкой, под возрастающий гомон толпы сошел с трибуны. Стругов встал, кивнул вслед Аверину:

— Оттерпелись, и мы в люди вышли! Теперь среди нас нет больше шатающих. Банда братьев Орловых хотела, чтобы мы, большевики, покинули нашу волость. На ваших глазах произошла обратная картина: верхушка банды смылась на юг. Но, говорится, козла мы выжили, а псиной все еще воняет. Советская власть призывает нас мирно трудиться и заряженную винтовку далеко от себя не ставить. На этом заключаю митинг, посвященный проводам в новую жизнь пустокопаньских коммунаров.

— Стой! Стой! — надвинулся на трибуну Семен Матвеевич. Он влез на подмостки и махнул рукой, как библейский пророк жезлом. И словно море перед пророком, толпа раскололась на две части. В образовавшийся проход с огромной клеткой из ореховых палок вступили Василь Марков и Коля Слепогин. В клетке, озирая людей хищными умными глазами, расправлял свои крылья орел.

— Ну-ну! Не кусайся! — уговаривал его Семен Матвеевич, открывая на подмостках клетку. С помощью Василя он вытащил орла на волю. Гордый степной красавец выпрямился, цепко охватывая стальными когтями ореховые палки.

— Подожди! Не торопись! — погладил могучие крылья послушной птицы Семен Матвеевич. — Полетишь по моей команде! — Оглядев замершую толпу, колдун резким и сильным движением подбросил орла. Будто стальная пружина разжалась в железном теле беркута. Под скользнувшей его тенью толпа колыхнулась. Взорвались крики испуга и радости. Семен Матвеевич, стоя на трибуне, как бы вел полет птицы своим колдовским взглядом. Казалось, он сам порывался взлететь, когда орел делал могучий толчок и взмывал вверх, и спокойно покачивался из стороны в сторону, когда птица парила, широко раскрывая крылья.

— Здорово ты его, Матвеевич, откормил! — бросил в чуткую тишину Кузьма Анохов.

Отец Ариши Алексей Марков молитвенно устремил взор ввысь: