Михаил Лев - Если бы не друзья мои...

— Добрый вечер! — ответили они ей по-русски.

— Мама, — вмешался Довидл, — это артисты, они по-еврейски не говорят.

— Артисты? — переспросила мама в недоумении и заговорила на каком-то странном языке — смеси русских, украинских и еврейских слов. — Вам, очевидно, хотелось бы снять комнату, но у нас во дворе не найдете. Может быть, соседка знает, кто поблизости сдает.

Алекс, который обычно на залитой светом арене держится свободно, раскованно, на этот раз, в чужом доме, лишился дара речи. Слегка смутилась и Антуанетта. Она даже немного привстала со скамьи и поклонилась.

— Спасибо, комната нам не нужна, а пришли мы, чтобы сказать: ваш сын исключительно одаренный мальчик.

— Приятно слышать, но с чего вы это взяли?

— Мы не преувеличиваем. Это так и есть. Сегодня он у нас в цирке выдержал настоящий экзамен. Директор наш, Вяльшин, понимает толк в таких делах, и, если он согласился взять вашего сына к себе в цирк, значит, он того стоит.

На лице Басшевы появилось выражение тревоги. Она как-то вся съежилась. То, что она услышала, плохо укладывалось в голове, но одно ей было ясно — над младшим из ее сыновей, Довидлом, нависла опасность. И, как назло, мужа нет дома. На месте один лишь Мотл, но, кроме своих священных книг, он ничего не знает и знать не хочет. Красавица артистка, видимо, женщина вполне порядочная. Грудь у нее, правда, плоская, но улыбается она по-матерински. Что же этой циркачке надо от Басшевы, с ее горькой долей? Мало ей несчастий, так на тебе — еще одна напасть. Может быть, думает Басшева, даже лучше, что Носн-Эли не оказалось дома. При его вспыльчивости ничего хорошего не жди. Прежде всего надо куда-то выпроводить Довидла, но куда?

— Довидл, — блеснули тревожно материнские глаза, — сходи-ка, сынок, в синагогу и скажи отцу, чтоб, как только кончит молитву, шел домой.

— Еще рано, чуть попозже пойду. Мы, мама, пришли тебе сказать, что меня берут в цирк.

— Слушай, что тебе говорят. А пустые ребячьи забавы выкинь из головы. Ты, Довидл, уже не маленький, а тому, кому пришла пора учить священное писание — тору, в цирке делать нечего. Кое-кто, — глянула она из-под бровей в сторону незваных гостей, — не прочь посмеяться над бедняками, так пусть грех ляжет на их душу. Иди, Довидл, иди и передай отцу то, что я тебе велела.

— Мама, я так и знал, что ты мне не поверишь. Но это же правда. Можешь у них спросить. А хочешь, я покажу тебе, как я умею на руках ходить? Там меня будут учить, и я стану настоящим цирковым артистом.

Дитя и есть дитя, — что с него взять? Но как же быть: поднять крик и указать гостям на дверь? Нет. Этого она не сделает. Она накроет на стол, а они — они пусть как знают…

Носн-Эля пришел в хорошем расположении духа и первым делом поздравил с субботним днем гостей и домашних. Не зная еще, что за люди в его доме, он пригласил их к праздничному столу, где каждый садится на свое, раз и навсегда отведенное место, и, словно в чем-то провинился, извинился перед гостями за то, что рыба не фаршированная, а булки могли бы быть побелее.

— Зато, — сказал он, — хозяйка нам сейчас подаст жареную картошку с простоквашей и домашнюю икру из баклажанов. Мы выпьем «лехаим», — и тут же пояснил гостям, что «лехаим» по-еврейски это заздравный тост, чтобы всем жилось хорошо.

С Носн-Элей Алекс сразу же почувствовал себя непринужденно, облегченно вздохнул и представился:

— Александр Александрович Киселев. А это моя супруга, Аня, Анна Ивановна, — и как бы по секрету, предназначенному одному лишь хозяину дома, тихо добавил: — У нас трое детей, и им, наверно, в эту минуту кажется, что папа и мама их бросили. Наш самый младший, Жора, определенно уже скачет верхом, оседлав хворостину, чтобы нагнать нас и строго наказать.

То ли оттого, что Носн-Эля пришел из синагоги в хорошем настроении, то ли гости пришлись ему по душе, но он, улыбаясь, заметил:

— Тремя не удивишь. Вот если бы вам пришлось, как нам, кормить целых двенадцать ртов.

— У нас все они сами зарабатывают на хлеб и даже больше, — вмешалась в разговор Анна Ивановна. Ей, должно быть, стало зябко или же ее смутил пристальный взгляд Мотла, и она прикрыла голые плечи тонкой газовой косынкой.

— Так, значит, верхом на хворостине? — произнес шутя Носн-Эля.

— Мы — цирковые артисты. — Видимо, Александру Александровичу самому хотелось продолжать беседу.

Самым сдержанным из всех сидящих за столом оказался Носн-Эля. Зато Мотл — тот горячился, как кипящий самовар. Как всегда, когда бывал взволнован, он не мог усидеть на месте, и, заложив за жилетку пальцы, ходил из угла в угол, шаркая шлепанцами, будто мог таким образом вернуть утраченное спокойствие. Поучительным, не терпящим возражения тоном он заявил:

— По-моему, все так просто и понятно. Нам, евреям, запрещено не только быть балагурами, шутами, чревовещателями, но по обычаю, переходящему из поколения в поколение, даже посещать театр и цирк.

— Но почему? — Киселев сел поближе к Мотлу. — Отказываюсь понимать. Должен вам сказать, что еще мой прадед был странствующим актером, и мне знакомы ваши театральные представления в день весеннего праздника пурим, еврейские капеллы и актерские труппы. Я знаю, что даже ваши древние мудрецы не считали все эти маскарады зазорными. Правда, они, кажется, запрещали мужчинам наряжаться в женские одежды. Я так же читал о знаменитом цирковом актере Симоне Лакише, ставшем впоследствии видным ученым. Вы, должно быть, слышали и о великолепном цирке и колоссальном ипподроме, сооруженном царем Соломоном рядом со своим дворцом в Иерусалиме… Человек должен стремиться к радостям, идти им навстречу.

Мотл поправил ермолку на голове, пригладил свои длинные курчавые пейсы и, жестикулируя, захлебываясь в безудержном потоке слов, стал пояснять свою мысль:

— Уже по одному тому, что в цирке выставляли напоказ идолов…

Киселев попытался было его перебить, но не тут-то было, Мотл хотя и слыл человеком молчаливым, но стоило ему войти в раж — его не остановишь: он заранее отвергает все возражения.

— Вы хотите сказать, что этих идолов выставляли в качестве трофеев? Но это не меняет сути дела. И если вам это покажется неубедительным, то как вы расцениваете массовые убийства, которые Веспасиан и Тит устраивали в цирке? Вы ведь должны знать, что нас, евреев, насильно волокли в цирк и бросали в клетки. Дикие, хищные звери рвали нас на части, а не менее дикие создания, именуемые людьми, получали удовольствие от этого зрелища, ржали от восторга. Теперь вам ясно, что только безбожники, беспутные люди могут пренебречь запретом и переступить порог цирка?

Александр Александрович слушал запальчивую речь Мотла с интересом. Но похоже было, что сдаваться он не намерен.