Владимир Чекменев - Оторвановские новости

— А чем мне прикажете заниматься? — встала бабка Апроська. — Лежать сложа руки и ждать, когда помру? Но я помирать пока не собираюсь. Приходилось в потребиловке продавцом работать, вот и затеялась на пенсии. Не могу отвыкнуть от любимого дела. Тоже мне, минцанеры, одинокую старушку последней радости лишают… Грех вам будет. Оставьте аппарат… Как на духу говорю: не могу без торговли!..

— Торговля торговле рознь, — сказал первый милиционер. — Как раз твоя-то, бабка, и запрещена законом. Знаешь ведь об этом. И полагается тебе тюрьма или штраф.

— Тюрьма! Да мне через неделю девяносто лет стукнет! А вы — тюрьма! — зашумела старуха. — Да в моем возрасте проще простого заскоки изобразить… Любой врач поверит! Где это видано, чтобы с заскоками в тюрьму? Тоже мне, минцанеры! Думать надо, потом говорить… Я вот гляжу-гляжу да как схвачу чего-нибудь, и револьверы свои растеряете… Вот вам и заскок…

Но угрозы бабки не подействовали. Самогонку всю уничтожили, составили акт об ее уничтожении. Составили протокол обыска. Самогонный аппарат увезли в район.

Бабку Апроську оштрафовали и предупредили:

— Смотри, бабусь, не озоруй. Не то примем более строгие меры.

— Смотрю, смотрю, — недовольно проворчала старуха.

Дней через пять Никита Моторин и Батюни подошли в темноте к дому бабки Апроськи, постучали в освещенное занавешенное окно. Узнав, кто стучиться, старуха стала браниться:

— Что надо? Опять минцанеров привели? Да я нас, окаянных! Щас всю палку об вас изломаю! Лучше уходите от греха!

— Уймись, стара, — подал голое Батюня. — Не знаешь, не говор. Мириться идем. Не мы на на тебя и милицию накапали. Не мы! Не будь бестолочью! Отворяй, обговорим что дело. Хватит брехать-то. Не знашь, не бреши. Мириться хотим.

Никита поддержал Батюню:

— Зачем нам неприятелями жить? Делить нечего, помрем, всем поровну достанется… Все мы грешники, в деда мать. Чего там говорить, все. У одною то, у другого се… Открывай, потолкуем.

Бабка Апроська припала лицом к стеклу, разглядывая, нет ли кого еще рядом с Никитой и Батюней. Убедившись, что нет, она взяла палку, открыла дверь.

— Ну, кто смелый — заходи. Мне вчера новуую палку выстругали, дубовую. Щас обновлю…

Никита и Батюня помялись, потоптались, попытались вновь начать переговоры, но, получим отпор, плюнули и пошли прочь.

Анисья нечаянно разбила горшок с молоком.

— К счастью! — заверил Никита и помог ей собрать черепки, потом выбрал два самых больших, принес из сенцев гвоздь и начал царапать черепок.

Жена стояла у загнетки, молча наблюдала. Наконец не выдержала, спросила:

— Рисованьем решил заняться на старости лет?

— Ошибаешься, — ответил муж.

— А чего же там музюкаешь?

— Угадай.

— Я не бабка-угадка. Опять какую-нибудь ерундовину затеял.

— Сама ты ерундовина, — усмехнулся Моторин. — Я такое придумал., узнаешь — ахнешь!

Анисья подошла к мужу, изьяла у него черепок и прочитала:

— "Никита Моторин, двадцатый век".

— Ну? Вникла? — с улыбкой спросил он.

Она пожала плечами.

— Эх ты-ы, — завозился на скамейке Никита. — Телевизор не смотришь… Передачи вон какие бывают… Пацаны бугры раскапывают, черепки находят, а ученые ломают головы — определяют, в каком веке они сделаны… Скажем, через пять-шесть тысяч лет, а то и через миллион годов какой-нибудь любознательный карапуз докопается до моих черепков. Представляешь, что тогда будет? Нет, ты представь, представь! Возьмет ученый здоровенную лупу, глянет в нее и прочитает мою надпись. И обойдется у него дело без головоломки… Ученым помогу, себя увековечу… А ты говоришь, ерундовина. Была бы со мной поласковей, я и твое имя рядом со своим на черепках начертил бы. А то ведь ты то ничего, а то как холодной водой обольешь… Исправляйся — начерчу…

Анисья засмеялась.

— Не муж, а золото, только не блестишь.

— Не все золото, что блестит, — проговорил Моторин парую пословицу, продолжая царапать гвоздем по черенку.

Возвращался Никита с работы домой, не успевал узелки па себе завязывать — кошки то и дело дорогу перебегали. Не иначе как к несчастью! Развелось в деревне кошек больше, чем мышей. У крыльца Моторин остановился, начал развязывать узелки. Из дома вышла Анисья, весело сказала:

— А у нас хорошие новости.

— Что такое? — насторожился Никита.

— Радуйся, старый. Перевод тебе… из Сибири. Деньги за те три валуха… Помнишь?

Еще бы нс помнить! Ждал, надеялся, сомневался, переставал ждать, опять надеялся, снова сомневался… Моторин взял перевод, долго глядел на него, прочитал несколько раз, сел на ступеньку крыльца и спросил:

— А он… настоящий?

— Совсем с ума выжил, — засмеялась Анисья. — Я, что ли, его подделала?

— А может кто-нибудь из односельчан тово… подшутил? — продолжал сомневаться Никита.

— Что ты! На нем штамп почтовый! Даже несколько штампов!

Моторин повертел в руках перевод и наконец поверил в его подлинность.

— Прислала, мазель в штанах. Хоть через несколько лет, а прислала. Эх и рад я, старая. Эх и рад! НЕ деньгам, конечно, а человеку… Не написала ничего — значит, нечем оправдаться, а врать не хочет… Пусть все знают! — потряс Никита переводом и встал. — Пусть каждый знает, что незнакомка вернула мне долг! Пока всех не обойду с этим переводом, на почту не поеду!

— Не выдумывай. И так узнают правду.

— Кто узнает, а до кого и не дойдет слух, — возразил Моторин. — Ты мне не мешай, знаю, что делаю.

Первым делом он побежал к брату Семену.

— Ты болтал много… Ты болтал, что та женщина начхала на меня… Вот! Убедись! Нынче получил! От неё!

Семен посмотрел в перевод, ухмыльнулся и ничего не сказал.

От брата Никита побежал к Батюне. Друзья пошли по Оторвановке вместе. Входили в каждый дом. Моторин возбужденномахал переводом, показывал его хозяину:

— Гляди! Читай! Вот они где три валуха!.. Помнишь? Все до копейки вернула! Не знаю, что с ней было за эти годы, но вернула. А не дай я ей тогда денег? Может, у нее вся жизнь кувырком пошла бы от этого… Почем знать? В жизни полно случаев…

В тот печер Никита не успел обойти всех оторвановцев и продолжил обход рано утром, без Батюни.

Потом Моторин пришел в правление колхоза и сказал Подшивалову:

— Разреши на почту съездить, председатель. — И гордо показал перевод. — Слыхал небось?

— Слыхал, — ответил Подшивалов. — Езжай.

Никита запряг в телегу карую кобылу, подъехал на ней у своему дому и закричал из палисадника:

— Анисья! Доставай скорей мой новый костюм! Не видишь, на почту собираюсь!.. Анисья! Лариса! Серега! Куда вы делись? Или оглохли? Не видите, я иду!

В доме загремело, что-то упало, раздался плеск, ругань. Переступив порог, Моторин увидел в кухне своих. Сергей сидел за столом, тихо смеялся. Напротив него — дочки и сынишка. Анисья выжимала на себе мокрое платье. Лариса вытирала тряпкой пол. А котенок играл чищеной картошкой, которой был усыпай весь пол. Оказывается, когда Никита нашумел в палисаднике, Анисья ставила в печь чугун с картошкой. Обернулась, замешкалась, выронила ухват, и чугун опрокинулся.