Яков Липкович - И нет этому конца

Но если все-таки придется встретиться с бандеровцами, он уж постарается подороже продать свою жизнь. Не так, как Гриша…

Готовый ко всяким неожиданностям, он продолжал идти все тем же неторопливым и тихим шагом…

А потом стоял, вслушиваясь в тишину…

А потом снова шел…

А потом снова стоял…

И так до тех пор, пока вдруг не увидел перед собой в сотне метров огоньки хаты.

Первое его ощущение, когда вошел в хату: наконец-то дома! Как будто он был здесь много раз и между ним и этим домом, этими людьми существуют какие-то давние и прочные связи. И оттого, что все трое — и старик, и Вероника, и больная — обрадовались его приходу, это ощущение лишь усилилось…

— Как мама? — спросил он Веронику, вешая автомат и подсумок с дисками на гвоздь у входа.

— Дуже квола, — тихо и просто, как своему, сообщила она.

Он прошел в комнату.

Больная приветливо и сконфуженно улыбалась: вот, мол, опять вас из-за меня побеспокоили.

Выглядела она хуже, чем в прошлый раз. Землистый цвет лица. Впалые щеки. Спутанные седые волосы.

В ту ночь у нее были сильные боли в животе. А сегодня целый день «така слабисть, така слабисть», что поднимается только с посторонней помощью.

— Покажите живот, — сказал Крашенков.

Она сдвинула вниз одеяло, но никак не могла вытянуть из-под себя длинную ночную рубашку: плохо слушались ослабевшие руки.

— Да помогите же ей! — раздраженно бросил назад Крашенков.

Оба — и деверь, и дочь — бросились помогать больной.

— Щось задумалась, — пристыженно оправдывалась Вероника…

Перемогая уже знакомое неприятное ощущение, Крашенков положил руку на впалый, отливающий желтизной живот и быстро надавил… Слава богу, перитонита нет!.. Жалуется, что отдает в ногу? Он, хоть убей, не помнит, при каких это болезнях. Надо бы заглянуть в справочник. Но при всех неудобно: сразу поймут, что он за специалист. Конечно, можно что-нибудь придумать. Например, заявить: простите, я хотел бы посмотреть, что о таких случаях говорит профессор Икс-Игреков. Или же: надо проверить, стоит ли ей давать некипяченое молоко или нет. Неплохой ход. И он от этого будет в прямом выигрыше. Как же! Пан лекарь, чтобы помочь нашей больной, профессоров читает. И знает он немало, раз только насчет одного молока сомневается…

Может быть, раньше он и прибег бы к подобной уловке. Но сейчас ему не хочется вкручивать, да и все.

Однако надо что-то делать. Ведь они знают и надеются, что он поможет.

Но чем? Чем?..

Вспомнил: камфара! Можно будет сделать укол, поддержать сердце. Во всяком случае, хуже ей от этого не станет. А в справочник он заглянет сегодня же, при первом удобном случае. Он уже эту больную не оставит ни при каких обстоятельствах. Если потребуется, даже съездит в армейский терапевтический госпиталь и посоветуется с врачами…

Но где же санитарная сумка?.. Ах, вот где она! Сам же задвинул ногой под кровать.

Осторожно, чтобы никто не заметил лежащие сверху лимонки, достал из сумки стерилизатор со шприцем и иголками. Пошарив еще, вынул коробку с ампулами и маленький флакончик со спиртом.

Он не видел, но чувствовал, что все трое с любопытством и удивлением наблюдали, как он колдует в сумке.

Но вот все готово.

— Где можно вымыть руки? — спросил он Веронику.

— Ось тут, пане ликар! — она бросилась показывать.

Он прошел на кухню. Там было темно. Свет падал лишь узкой полоской у приоткрытой двери.

Где же умывальник?

— Зараз посвичу вам! — подала голос из темноты Вероника. — Сирныки кудысь подивалысь!..

В квадрате окна, обращенного к близкому лесу и едва выделявшегося на общем темном фоне, двигался ее силуэт.

И вдруг он замер.

Что с ней? То ли припоминала, где спички, то ли опять задумалась. Странная она какая-то…

Оказалось, умывальник находился за его спиной. Крашенков нащупал кромку таза. Нажал на сосок. На ладонь скатилось несколько теплых капель.

— Воды тоже нет, — с мягкой иронией заметил он.

— Прошу?

Так и есть, она ничего не слышала.

Он повторил, и ему самому стало противно: на этот раз та же фраза прозвучала как упрек.

Но Вероника, кажется, на это не обратила внимания. Ойкнула, схватила какую-то посудину и выбежала в прихожую.

Повинуясь бессознательной уверенности в том, что спички непременно лежат где-нибудь на видном месте, Крашенков подошел к окну и, действительно, увидел их лежащими тут же, на подоконнике.

Он улыбнулся и покачал головой. Достал из коробка спичку, зажег…

Вошла Вероника, зажмурилась на свет. Но оттого, что он не спешил убрать спичку, а руки у нее были заняты кастрюлей с водой, она не могла прикрыть глаза и нетерпеливо и сердито замотала головой. Это было что-то новое. Такой ее он еще не видел.

Крашенков погасил спичку и заметил:

— В конечном счете руки можно мыть и во тьме кромешной, не правда ли?

Вероника молчала. Она налила в умывальник воду и прошла в глубь кухни.

Крашенков мыл руки. Мыл тщательно, аккуратно, как его когда-то учили. Так же тщательно и аккуратно вытер их полотенцем, которое подала ему Вероника.

— Все! Пошли!

И вздрогнул: он ясно услыхал за окном чьи-то легкие и осторожные шаги.

— Кто там?

— Дэ? — Она резко повернулась к нему, как будто он знал больше, чем лес или ночь.

— Во дворе, — он подскочил к окну и стал всматриваться.

Она стояла сзади и убеждала:

— Та нэмае там никого!.. Мабуть, кинь в стайни!..

Похоже, что и впрямь ему послышалось. Он отчетливо представил себе: конь переходит из одного места конюшни в другое, ступая осторожно и легко. Почти как человек. Если не прислушиваться.

Да, скорее всего, лошадь…

— Никого, — тихо сказала Вероника, и в ее голосе прозвучала нотка облегчения. Странно, очень странно…

Спросил ее:

— Ну что, вернемся к маме?

И та, словно уходя от его взгляда, как-то неуклюже и торопливо сделала шаг назад. Всего один маленький шаг. Но именно в этот момент слабый, почти не существующий ночной луч скользнул по ее лицу, и оно на мгновенье стало загадочно красивым. Крашенков, пораженный чудом превращения, вдруг ощутил невыразимое желание схватить ее на руки и целовать эти черные, сливающиеся с темнотой ночи глаза…

Однако там, в нескольких шагах, лежала больная, дожидавшаяся укола камфары, и ему не оставалось ничего больше, как последовать за Вероникой.

Всего один не обязательный укол камфары, и они уже опять смотрели на него как на спасителя. Больная то и дело повторяла, что ей стало как будто легче. Старик мучился из-за того, что пан лекарь снова отказался от гонорара в виде трех десятков яиц и куска ветчины. Что-что, а это никак не укладывалось в голове отставного польского улана. А Вероника сидела рядом с матерью и гладила ее сухую и тонкую руку.