Яков Липкович - И нет этому конца

Один Гладков не расслышал ни слова. Он то и дело обращался к Крашенкову:

— Что он сказал?.. Что он сказал?

Попробуй растолкуй глухому! Сказать бы ему, что он ничего не потерял…

Не смеялся почему-то и капитан Тереб.

Крашенков видел перед собой его профиль со вздернутым коротким носом и сильно выдвинутыми вперед лбом и подбородком. Улыбка так и не появилась и не смягчила высокомерного выражения его лица. Неужели ему тоже претит эта дешевка?

Любопытно, а как реагирует на подобную трепотню Донцов?

Крашенков оглянулся и увидел Веронику, стоявшую среди местных жителей. На ней была ее любимая белая блузка, вышитая красными цветами. Как и все гражданские, она, видно, чувствовала себя незваным гостем и тихо улыбалась очередному анекдоту толстяка. Каким-то шестым чувством Крашенков понял, что она уже видела его и сейчас, как бы и что бы ни отвлекало ее, ощущала его присутствие.

Он встал и сказал соседям:

— Я на минутку!..

С трудом пробираясь между сидевшими на земле зрителями, он время от времени поглядывал на Веронику. Она по-прежнему смотрела на сцену и, казалось, не замечала его приближения. Но когда он слишком засмотрелся себе под ноги, а потом снова взглянул в ее сторону, там ее уже не было.

Что ж, он понимал ее. Она боится, чтобы кто-нибудь на селе не догадался об их отношениях. Но ведь и он не собирается кричать об этом на каждом углу. Для всех он доктор, который лечит ее мать.

Да и вообще это какое-то детство. Неужели она думает, что он ее не найдет?.. Вот и она! Стоит, спрятавшись за спинами, полагая, что здесь ей удастся простоять незаметно для него до конца представления. Как бы не так…

— Добрый день!

Она вся залилась румянцем.

— Добрый день!

Он тихо спросил:

— Куда утром пропала?

— Та у погриб лазыла!

Только и всего?

— Ну как, нравится? — поинтересовался Крашенков, меньше всего думая в эту минуту о толстячке и его кривляниях.

— А хиба вин погано грае? — осторожно осведомилась она.

Ну конечно же, она давно обратила внимание, что все хохочут, а он один… пардон, вдвоем с капитаном Теребом… нет, втроем, с капитаном Теребом и Гладковым, — ни разу не улыбнулся!

— Ну что ты! — произнес он, усмехнувшись. — Это один из лучших актеров нашего времени, Халтуркин-Беспросветный…

В этот момент грянула буря аплодисментов.

Когда толстячок откланялся и скрылся за занавесом, Крашенков с тоской подумал, что, наверно, и остальные номера будут на том же уровне.

Ему было жаль всех — и солдат, и местных жителей, и особенно Веронику, что им вместо настоящего искусства преподносится черт знает что…

Но имя актрисы, чье выступление было объявлено следующим, заставило Крашенкова насторожиться. Он помнил его по многочисленным афишам на московских улицах. Правда, побывать на ее концерте он так и не удосужился, но другие как будто бы ее хвалили.

На эстраду вышла маленькая крашеная блондинка с открытой и приветливой улыбкой на уже немолодом лице. Она просто, словно обращаясь к своим давним приятелям, сказала:

— Сейчас я спою песню, которую вы все хорошо знаете.

Песня, которую она пела, действительно, до войны была очень популярна. И так как с ней почти у каждого связывалось в памяти что-то хорошее, довоенное — какие-то встречи, свидания, знакомства, вечеринки, — то она взволновала всех. Одних больше, других меньше. Крашенкову эта песня почему-то напомнила о выпускном вечере. Точнее, не о самом вечере, а о вечеринке после него, когда они все собрались у кого-то из ребят, чтобы уже одним, без учителей, вдоволь повеселиться. Им и вправду было очень хорошо, все внове. И не потому, что они там выпили и до утра крутили Лещенко, а потому, что, играя в знаменитую «бутылочку», они все, во всяком случае большинство, в первый раз в жизни поцеловались. Впрочем, от того вечера и от того поцелуя в памяти у Крашенкова мало что осталось. Почти все выветрили военные годы. Он даже не помнил, с кем тогда целовался. А ведь это был первый его поцелуй и когда-то самое сильное впечатление школьных лет. Но девушки, увы, он не помнил. Песенка, как ветер, на мгновенье замерла над какой-то из страниц его жизни и снова пошла их листать то в одну, то в другую сторону.

Вот рядом с ним — одна из этих страничек. Пока она вся в настоящем и будущем. И никто на свете не знает, что там написано. Никто…

— Ты еще ни разу не пила нашего чаю, — произнес Крашенков, мучительно думая над тем, чем бы угостить Веронику.

Время было перед закатом. Сквозь густую и низкую листву в комнату проникали и постепенно исчезали один за другим где-то в углу последние лучи дня. Вероника сидела на кровати и поправляла сбившиеся волосы — Крашенков только сейчас заметил, какие они пышные и густые, с нежным золотистым отливом.

Она ответила:

— Другим разом, Сережа. Зараз треба иты до хаты…

— Но это одна минута на спиртовке!

Она встала и медленно, точно в ожидании обещанного чая, прошлась по комнате.

Торопливо, обжигая пальцы, Крашенков зажег спиртовку.

— Скоро вскипит! Здесь всего два стакана!

Вероника подошла к столу с медикаментами.

— Скильки ликив! — с удивлением отметила она. — И вси вид ризных хвороб?

— Ну, не обязательно от разных. Болезней, в общем, меньше, чем лекарств, — ответил Крашенков, доставая с подоконника остатки своего доппайка: полпачки печенья и кулек с фруктовыми помадками.

Она взяла со стола флакон с какой-то прозрачной жидкостью.

— А це вид чого?

— Это?.. Дай-ка посмотрю… Ликвор аммонии каустици, — прочел он на этикетке. — Нашатырный спирт. Лучшее средство от обмороков и перепоя.

— А це що?

— Покажи!.. Тинктуре конваллярие маялис. Настойка майского ландыша.

— А вона вид чого?

— От перебоев в сердце. Но нас с тобой это не касается, — добавил он, ставя на стол свое главное угощение — бутылочку «витаминчика».

Внимание Вероники привлекла плоская стеклянная баночка с крышкой из светлого металла.

— Це крем, мабуть?

— Нет. Крем у нас не водится.

— А що це таке?

— Борный вазелин. Средство для смягчения кожи лица и рук. А также сапог моего санинструктора.

— Сережа, можно, я помажу им руки?

— Конечно, помажь!

Она открыла баночку и кончиком пальца захватила немножко вазелина. Помазала тыльную сторону ладони.

— Бери больше!

Она взяла чуточку больше. Так же аккуратно и экономно нанесла на кожу.

— Да не жалей! У нас еще есть!

Взяв напоследок уже совсем немного, она закрыла баночку и поставила ее на место.

— Все! Давай чаевничать! — сказал Крашенков.

Разумеется, никакого сравнения с тем столом у нее. Но что поделаешь: чем богаты, тем и рады…

Она села на табуретку, но как-то неуверенно и стесненно, на краешек.