Яков Липкович - И нет этому конца

Мы же с капитаном и вовсе не курили — редкий, крайне редкий случай среди фронтовиков. А поначалу вообще было удивительно и неправдоподобно: из троих попутчиков — трое некурящих. Как по заказу постояльцы.

Вскоре майор вернулся, лег. Сообщил, отплевываясь:

— Ну и пакость!

— Зря вы, — сказал я.

— Все равно б долго не выдержал. В первом же бою закурил бы…

Некоторое время мы лежали молча, по-прежнему придавленные тяжелым дыханием ребенка.

И вдруг я заметил, что перебои, насторожившие меня еще в самом начале, уже следовали один за другим с небольшими перерывами. Всякий раз воздух заглатывался с невероятными, почти судорожными усилиями. Мальчик задыхался..

До меня долетело приглушенное рыдание хозяйки: наверно, она боялась нас разбудить.

Я разом перемахнул через лежавшего майора и, накинув на плечи шинель, пулей влетел на ту половину.

Хозяйка сидела на полу у сундука и тихо выла. Она даже не обернулась в мою сторону. Меня обожгла мысль: неужели она поняла абсолютную бесполезность и никчемность моего присутствия?

И в этот момент хозяйка вскочила, бросилась ко мне.

— Товарищ командир! Помогите! Он умирает!

— Зажгите свет, — сказал я, стараясь быть спокойным и уверенным.

Она метнулась к столу. Но прежде чем зажечь лампу, переломала, наверно, с десяток спичек…

Наконец тусклый и жидкий свет медленно добрался до закутка. В широко раскрытых глазах мальчика проглядывал ужас.

Я стоял и не знал, что делать. По-прежнему было бессмысленно уповать на знания внутренних болезней, полученные мною в училище. До всего я должен был дойти своим умом. Не теряя головы, в считанные минуты найти то, что знал самый плохонький врач, даже не врач, а студент старших курсов медицинского института. Первое — пытался я рассуждать — надо понять, отчего задыхался мальчик. Может быть, у него все внутри забито мокротой? А может быть, сузился просвет в горле? Скорее всего последнее, почему-то решил я. Достаточно послушать, с какими усилиями проходит туда и обратно воздух: на его пути почти осязаемая преграда, которую он всякий раз должен преодолеть. И вдруг откуда-то из глубин памяти выплеснулось короткое и резкое, как немецкая воинская команда, слово — круп! Круп истинный, круп ложный. Крупозное воспаление легких? Нет, я что-то путаю. А если у него не крупозное воспаление легких, а дифтерия? Та самая дифтерия, за которую я получил двойку по инфекционным болезням? Она часто сопровождается отеком гортани. Неожиданно одно потянуло за собой другое. Я вспомнил, что в записках какого-то врача, ставшего потом писателем, не то Вересаева, не то еще кого-то, приводился подобный случай. Там также задыхался ребенок, металась в отчаянии мать, а молоденький и неопытный врач стоял в растерянности перед кроваткой и мучительно припоминал все, чему его учили в институте. Но он все-таки был врач и кое-что знал. Он сделал мальчику разрез горла и вставил трубку. И тот остался жить. Боже, как же называется эта операция? Трахео, трахео… Впрочем, зачем мне название? Да, легко сказать — разрезать горло. Правда, скальпель у меня есть. И простерилизовать его недолго. Можно найти и резиновую трубку. Но взять и разрезать вот эту тоненькую, худенькую, наболевшую шейку? И где, в каком месте? На какую глубину? А вдруг там, где я разрежу, проходят важные кровеносные сосуды и нервы? Разумеется, мы тоже изучали анатомию человека, но не до таких тонкостей. Только самое главное, самое основное. Артерию сонную, височную, бедренную… Кажется, и все? Нет, нет, даже и думать нечего. Не хватало еще, чтобы я своими руками зарезал ребенка. Но все-таки что же делать? Стоять и смотреть, как он умирает в муках? Слушать, как рядом тихо и обреченно всхлипывает его мать?

Я стал искать у Игорька пульс. Зачем? Не знаю. Лишь бы не стоять без дела. Наконец после долгих и отчаянных поисков я ощутил очень редкие и слабые толчки.

Но я и без того видел, что состояние мальчика быстро ухудшалось. Он уже не бредил. Сейчас его организм из последних сил боролся за каждый глоток воздуха.

— Ну что, лейтенант? — раздался позади взволнованный голос майора.

— Сейчас сейчас, — растерянно твердил я, но по-прежнему не знал, что делать.

Впрочем, я мысленно хватался то за одно, то за другое средство и тут же отказывался от них: о, если бы была хоть малейшая уверенность, что они помогут! Даже самые обыкновенные банки, разумеется если их удастся найти или, на худой конец, заменить чем-нибудь, например стаканами, представляли для меня уравнение со многими неизвестными: можно ли их ставить или нет, а если можно, то куда, и не будет ли упущено, пока вожусь с ними, драгоценное время: каждая минута, каждая секунда могли стать последними…

— Врача бы сюда, — почти простонал я, признаваясь в своем бессилии.

— Чему вас только учили? — хмуро бросил в мою сторону майор. — Капитан! Сходил бы…

— Все, понял! — мгновенно отозвался тот, натягивая у порога сапоги. — Сейчас разведаю!

Майор прав. Не может быть, чтобы во всем селе, где большинство домов забито до отказа заночевавшими солдатами и офицерами, не оказалось ни одного военного врача. Пусть это будет самый неопытный, самый несведущий, самый недетский доктор. Надо думать, что знаний у него хватит, чтобы разобраться в состоянии умирающего от удушья мальчугана…

Вскоре громко хлопнула за капитаном входная дверь, торопливо проскрипели ступеньки крыльца.

Теперь я страшился одного — как бы врач не пришел слишком поздно. За два года своей фронтовой жизни я немало нагляделся на тяжелораненых и хорошо понимал, что означала синева, проступившая на лице мальчика. Я с ужасом вслушивался в его беспорядочное дыхание, которое могло оборваться в любое мгновение…

Я мог лишь ждать, ничего больше. Я прильнул к окну, за которым уже занимался рассвет.

А за моей спиной хозяйка в полный голос уже оплакивала сына:

— Игоречек, что ты со мной сделал? Что я скажу твоему папке, когда он вернется?

Меня трясло как в лихорадке. Если можно было бы отдать свое легкое, беспрепятственное дыхание ребенку, изнемогающему от удушья, я бы, не задумываясь, это сделал.

— Может, чего-нибудь все-таки придумаешь, лейтенант? — сказал майор.

— Трахеотомия, — вдруг вспомнил я. — Так называется эта операция. Ее делают только врачи.

— Не справишься?

— Нет, — жалобно ответил я.

— Тогда подождем врача, — и добавил с горькой усмешкой: — Если он еще понадобится пацану…

Я прижался лбом к холодному стеклу. За окном медленно раскручивалось новое утро.

Почему так долго нет капитана? А вдруг не нашел? Или же высунув язык все еще бегает из одной избы в другую: село большое, почти поселок. И найдет врача где-нибудь на том конце?