Александр Золототрубов - В синих квадратах моря

С места раздался голос Голубева:

— Товарищ Коржов, а вы на слезы не нажимайте!

Боцман возразил:

— Слезки? Это вы, позволю заметить, кое-кого до слез доводите.

В разговор вмешался замполит Леденев, он призвал флаг-связиста соблюдать порядок, не перебивать выступающих.

— Не лишен же я права голоса, — возмущенно отозвался Голубев. — Не сам я сюда пришел, меня пригласили.

— …Так, вот, как быть с мальчонкой? — продолжал Коржов. — Отвел его домой, а на корабль опоздал. Вот бы попался я тому корреспонденту, небось расписал бы меня как злостного разгильдяя. Нет, нельзя так стегать.

— В бирюльки играем, не о том речь ведем, — вскочил Голубев. — Нельзя замазывать ошибки.

— Прошу к трибуне, — предложил флаг-связисту Леденев. Но Голубев отказался.

— У меня несколько слов. Так вот о Грачеве. Не надо, товарищи, жалеть лейтенанта. Жалость унижает любого, в ком есть своя гордость. Грачев в море скис — факт. Именно скис. Нельзя на это смотреть сквозь пальцы. Никак нельзя. Товарищ Серебряков верно сказал — Грачева побило море.

— Точнее — избило, — заметил Леденев.

— Пусть будет так, — запальчиво продолжал Голубев. — Критика в статье не злобная, автор от души хочет помочь лейтенанту скорее исправиться. — Флаг-связист сел.

Грачев подумал: «Ловко повернул!»

В кают-компании зашептались, но, когда встал Серебряков, стало тихо. Командир не сгущал красок, говорил то, что волновало его. Да, суровый и холодный наш Север. Здесь не цветут мимозы и не услышишь трели соловья. Это верно. Верно и то, что Грачев скис в море. Есть ли в его характере зазнайство? Есть, это надо признать…

Петр почувствовал, как кровь хлынула к лицу.

А Серебряков продолжал говорить громко и хлестко. К чему придираться к отдельным фразам в статье? Выступление газеты надо признать правильным и своевременным. Автор очень тонко подметил, чтобы стать настоящим лейтенантом, мало только с шиком носить офицерский мундир. Красоту мундиру придают красивая душа, беззаветная любовь к флоту. Серебряков верит, что Грачеву дорог подвиг отца, дорог ему и флот. Петр добровольно приехал служить на Север. Тут автор грешит против истины. Старается парень. Но ведь не сразу из лейтенантов вырастают адмиралы?..

— У меня вопрос, товарищ, Серебряков, — с места поднялся доктор Коваленко. — С вами кто-нибудь беседовал о Грачеве, прежде чем написать статью?

— Нет.

— И с товарищем Леденевым тоже нет. Вот это и порочно, — заметил Коваленко. — Получается не совсем красиво, кто-то рассказал о лейтенанте, кто-то написал. Кто этот А. Царев — тоже не знаем. Выходит, чтобы сказать человеку правду в глаза, надо скрывать свое имя? Прошу это учесть в ответе на статью.

У вас есть что-нибудь? — спросил Леденев Грачева.

Петр встал, поднял голову.

— Критику признаю. Обещаю… — Голос у него дрогнул, и он сел.

Люди расходились из кают-компании. Грачев сидел не двигаясь. Он не мог бы сейчас ответить на вопрос, что злило его больше всего. Не мог бы ответить и на то, как теперь быть. Пожалуй, больше всех он сердился на флаг-связиста, что-то не высказал Голубев, что-то утаил, чего-то все посмеивался, глядя в его сторону. А тут в пору как раз подошел к нему Голубев. Стараясь быть вежливым, сказал:

— Петя, не расстраивайся. Я малость перехлестнул, но ведь для дела. Ну, мир?

Он протянул руку, но Петр сцепил зубы.

— Вам доставляет удовольствие хихикать надо мной? Я это чувствую и потому не дам вам руку. Не статья меня бесит, а ваше ехидство… Он умолк, потому что в дверях кают-компании появился адмирал Журавлев и поманил его пальцем. Петр подошел, вытянул руки по швам. Журавлев тихо сказал:

— Командир где-то в кубрике. Ко мне его. Срочно.

Серебрякова адмирал встретил с веселой улыбкой. Он поднялся ему навстречу, подал руку.

— Василий Максимович, дело поручается тебе, как самому опытному командиру. Я, разумеется, случай с подводной лодкой в счет не беру.

Серебряков смутился и с нарочитой строгостью ответил:

— И получше есть корабли. Вон сегодня как во флотской газете лейтенанта Грачева расписали…

Адмирал жестом прервал его:

— Об этом потом, а сейчас слушай…

И он сообщил Серебрякову, что на днях испытывается новая торпеда. Все работы будут сосредоточены на «Бодром». Из Москвы приехал конструктор, а завтра прибудут специалисты из штаба флота. Адмирала волнует радиосвязь. Как Грачев?

— Парень очень переживает, уж я-то вижу…

— Переживает? Это хорошо. Так все ясно? Будьте готовы к утру.

Адмирал закурил, потом снова заговорил о конструкторе. Очень талантливый специалист.

— А знаете, кто этот конструктор? Уверен, что и не догадываетесь. Савчук Евгений Антонович. Плавал на подводной лодке минером. У отца Грачева.

Серебряков воскликнул:

— Да ну? Вот обрадуется Петр Грачев. Разрешите ему сообщить?

Но адмирал посоветовал пока молчать. Испытают торпеду, тогда другое дело. А то еще лейтенант разволнуется.

Зазвонил береговой телефон. Журавлев снял трубку.

— Юрий Капитонович? Здорово, дружище! А я вот к тебе пришел. Юленька тут атаковала меня.

Адмирал прикрыл ладонью трубку, кивнул Серебрякову:

— Савчук. — И уже пробасил в микрофон, что скоро будет дома.

— Послушай, на корабле у Серебрякова, — клокотало в трубке, — служит сын моего друга. Кто сказал? Его дочь, Ира. Когда? В тот же день, как я приехал. Юрий Капитонович, я тебя прошу, пока ни слова обо мне. Я хочу увидеть Петра Грачева там, в море. Ты понял, почему?

— Понимаю, Женя, — тихо ответил адмирал. — Ты увидишь его.

— Ну, спасибо. До встречи!

Журавлев положил трубку. С минуту в каюте стояла напряженная тишина. Потом адмирал встал, зевнул:

— Пять суток в море… Почти не спал. Кстати, принесите мне газету, что там пишут о Грачеве.

Серебряков козырнул и вышел.

Над бухтой нависли клочья туч. Они цеплялись за вершины сопок, и было похоже, словно залив накрыли огромным черным одеялом. Петру не хотелось думать о море, что ворочалось за бортом. Не хотелось дышать студеным ветром, завывавшим в сигнальных вантах. Он захлопнул броняшку иллюминатора и присел к столу. После обеда все отдыхали, а он собирался написать Лене. Но едва брался за ручку, как на память приходил разговор с командиром. Пожалуй, Серебряков прав — море всегда тяжко входит в нашу жизнь. Но если ты смотришь на него свысока, если оно не бередит душу, значит, на корабле тебе делать нечего. «Море — и дом, и семья, и счастье наше. Если, разумеется, счастье понимать не как личный уют и благополучие. Счастье — это борьба!»

Петр вырвал из тетради листок. Нет, товарищ Серебряков, не одному тебе море промыло душу соленой водой. Зря упрекаешь. Сказал бы лучше, кто написал в газету… За отца обидно. Петр часто слышит его голос, видит его лицо. Он всегда с ним, отец… Петр тряхнул чубом. Мысли его вновь вернулись к Ленке. Что написать ей? Он опробовал перо на газете, потом вывел первую строчку: «Левушка, салют!»